Повесть о Зое и Шуре - Фрида Абрамовна Вигдорова

и сам умнее не станешь и другого умнее не сделаешь“. Обвешанные бутылками с горючей жидкостью и гранатами, пошли мы в тыл врага. На этот раз прорвались с боем, но все остались целы. А на следующий день получили настоящее боевое крещение: нас взяли с трех сторон в перекрестный огонь.

— Братцы, ложись! — крикнула Вера.

Легли, вжались в землю. Когда огонь стих, отползли метров на восемьсот, и тогда оказалось, что троих наших товарищей не хватает.

— Разрешите, я вернусь, посмотрю, нет ли раненых, — сказала Зоя командиру.

— Кого возьмете с собой? — спросил Борис.

— Одна.

— Погодите, пускай сперва немцы успокоятся.

— Нет, тогда будет поздно.

— Хорошо, идите.

Зоя поползла. Ждем, ждем, а она не возвращается. Прошел час, другой, третий… Во мне росла страшная уверенность: Зоя погибла. Иначе нельзя понять, почему ее так долго нет. Но когда забрезжил рассвет, она вернулась. Она была увешана оружием, руки в крови, лицо серое от усталости.

Трое товарищей погибли. Зоя подползла к каждому, у всех взяла оружие. Из кармана Веры взяла фотографическую карточку ее матери и маленькую книжку со стихами, у Коли — письма.

Первый костер мы разожгли в глубине леса, из сухого лапника — он не дымит. Костер был маленький: он весь уместился бы на тарелке. Разжечь большой мы боялись. Мы грели руки, разогревали консервы. Зима начиналась совсем бесснежная, воды негде было взять, и нас очень мучила жажда.

Меня послали в предварительную разведку. Только я залегла в мелком ельнике, как подошли несколько гитлеровцев, остановились совсем рядом и стали разговаривать. Говорят, смеются. Прошло около часа. Ноги у меня совсем закоченели, губы пересохли. Еле я дождалась, пока они ушли, и ни с чем вернулась из своей неудачной разведки. Встретила меня Зоя. Она ни о чем не стала спрашивать, только повязала мне шею своим шарфом и усадила поближе к огню. Потом ушла куда-то, возвратилась с кружкой в руках и говорит:

— Я тут для тебя припасла сосулек, вот — растопилось немного воды. Пей.

— Я этого никогда не забуду, — сказала я.

— Пей, пей, — ответила Зоя.

Потом наш отряд опять двинулся в путь. Мы с Зоей как разведчики шли на сто метров впереди, за нами — остальные, гуськом, метра на полтора друг от друга. И вдруг Зоя остановилась и подняла руку, давая сигнал остановиться всей группе. Оказалось, на земле перед Зоей лежит убитый красноармеец. Мы осмотрели его. У него были прострелены ноги и висок. В кармане мы нашли заявление: „От лейтенанта противотанкового истребительного батальона Родионова. Прошу считать меня коммунистом“. Зоя сложила этот листок и сунула во внутренний карман своего ватника. Лицо у нее было суровое, брови сдвинулись, и я в ту минуту подумала, что она больше не похожа на девочку, а похожа на бойца, который будет мстить врагу без пощады.

Мы продвигались к Петрищеву, где сосредоточились большие силы противника. По пути мы резали связь. Ночью подошли к Петрищеву. Лес вокруг села густой. Мы отошли вглубь и развели настоящий огонь. Командир послал одного из ребят в охранение. Остальные сели вокруг костра. Луна взошла круглая, желтая. Уже несколько дней падал снег. Громадные густые ели стояли вокруг нас покрытые снегом.

— Вот бы такую елку на Манежную площадь! — сказала Лида.

— Только в том же самом наряде! — подхватила Зоя.

Потом Борис стал делить последний паек. Каждому досталось по полсухаря, по куску сахара и маленькому кусочку воблы. Ребята сразу всё проглотили, а мы откусывали понемножку, стараясь растянуть удовольствие. Зоя посмотрела на своего соседа и говорит:

— Я наелась, не хочу больше. На́, возьми, — и протянула ему сухарь и сахар.

Он сперва отказался, а потом взял. Помолчали.

Лида Булгина сказала:

— Как жить хочется!

Не забыть, как прозвучали эти слова! В них была большая вера, что впереди — долгая, хорошая жизнь.

И тут Зоя стала читать на память Маяковского. Я никогда прежде не слышала, как она читает стихи. Это было необыкновенно: ночь, лес весь в снегу, костер горит, и Зоя говорит тихо, но звучно и с таким чувством, с таким выражением:

По небу

тучи бегают,

дождями

сумрак сжат,

под старою

телегою

рабочие лежат.

И слышит

шепот гордый

вода

и под

и над:

„Через четыре

года

здесь

будет

город-сад!“

Я тоже люблю Маяковского и стихи эти знала хорошо, но тут как будто в первый раз их услышала.

Свела

промозглость

корчею —

неважный

мокр

уют,

сидят

впотьмах

рабочие,

подмокший

хлеб

жуют.

Но шепот

громче голода —

он кроет

капель

спад:

„Через четыре

года

здесь

будет

город-сад!“

Я оглянулась, смотрю — все сидят, не шелохнутся и глаз не сводят с Зои. А у нее опять лицо порозовело, и голос все крепче, все звонче:

Я знаю —

город будет,

я знаю —

саду

цвесть,

когда

такие люди

в стране

в советской

есть!

— Еще! — в один голос сказали мы, когда она кончила.

И Зоя стала читать подряд все, что знала наизусть Маяковского. А знала она много. Помню, с каким чувством прочитала она отрывок из поэмы „Во весь голос“:

…Я подыму,

как большевистский партбилет,

все сто томов

моих

партийных книжек.

Так и запомнилась нам эта ночь: костер, Зоя, стихи Маяковского…

— Вы, наверно, его очень любите? — спросил Борис.

— Очень! — ответила Зоя. — Поэтов много „хороших и разных“, но Маяковский — один из самых моих любимых.

После того как была разведана местность, Борис стал распределять обязанности. Я слышала, как между ним и Зоей произошел короткий разговор:

— Вы останетесь дежурить, — сказал Борис.

— Я прошу послать меня на задание.

— На задание пойдут только ребята.

— Трудности надо делить пополам. Я прошу вас!

Это „прошу“ у нее прозвучало как требование. И командир согласился. Я шла в разведку, Зоя — на задание, к Петрищеву. Перед тем как уйти, она сказала мне:

— Давай поменяемся наганами. Мой лучше. А я и своим и твоим владею одинаково.

Она взяла у меня простой наган и дала мне свой самовзвод. Он и сейчас у меня — № 12719, Тульского завода, выпуск 1935