Дети Ржавчины - Михаил Тырин

Тут и там были посажены кое-какие овощи, ягоды, фруктовые деревья. Однако на каменистой почве растения приживались плохо и не могли прокормить даже эту жалкую горстку крестьян. Плодородные земли располагались далеко от деревни, и они тоже приносили мало пищи. У людей хватало смелости только на то, чтобы бросить там семена, но по-настоящему работать на земле они боялись.

Вскоре за мной увязались мальчишки. Меня поражала дикость этих мест, такая, что впору было удивиться — как эти люди еще разговаривать научились... С первого взгляда легко было заподозрить, что еще недавно тут жили в соломенных хижинах и перед охотой бросали копья в нарисованных оленей.

Однако у этих людей было совсем иное прошлое, И об этом ясно напоминали замысловатые ржавые железки, установленные на шестах почти возле каждого дома. Старые вещи. Хотелось бы и мне верить в их защитную магию.

На краю деревни возле развалившегося мостика я увидел с десяток крестьян. Почти у всех были пустые корзины или мешки — люди собирались на какой-то промысел. Пока они стояли и глазели по сторонам — ждали, не пойдет ли еще кто-нибудь. Вокруг добытчиков крутились женщины, все как на подбор — с массивными бедрами, маленькими головами и тонкими шеями. Гусыни, да и только. Воистину, облик любого живого существа определяется условиями существования. Рожать здесь начинали, как мне показалось, лет с тринадцати-четырнадцати.

Я присел на камень в некотором отдалении. Мне просто хотелось побыть среди людей, посмотреть на них.

— Эй, Желтоухий! — говорила одна из женщин какому-то своему соплеменнику. — Если моего мужика там прибьет, ты его корзину мне принеси. Хоть немножко там будет, все равно принеси. Гляди, себе не забери, я у людей потом спрошу.

Меня уже не удивляло, что крестьянка заботится о корзине с овощами больше, чем о своем муже. Я и раньше замечал, что люди здесь предпочитают не любить друг друга. Не привыкать. Потому что любое привыкание — это почти гарантированная боль утраты в будущем. Просто защитная реакция — готовить себя к скорой смерти ближнего, помнить о ее неизбежности. И не сближаться больше, чем нужно.

Здесь была война, хотя и без солдат. Настолько давняя, что внезапная смерть стала частью жизни.

Я знал и другое. В любых безжалостных условиях люди становятся и чище, и ближе. Нет мелочности, нет недомолвок, нет ничего такого, чего нельзя сказать в глаза.

Здесь же люди наглухо захлопнуты, спрятаны друг от друга. Каждый лелеет свой убогий мирок, гордится им, не подпускает никого. Несколько иначе ведут себя вольные погонщики, но на то они и вольные...

Я так углубился в размышления, что не заметил деревенского старосту, присевшего рядом.

— Ты всем доволен, Безымянный? — поинтересовался он, положив рядом свою палку.

— Да, все нормально.

— Больная Нога говорила, что ночью ты поднимался и кричал.

— Больная Нога? — я понял, что речь идет о моей кухарке. У нее, кажется, и в самом деле одна нога была перевязана.

— Я хотел узнать, что тебя разозлило ночью?

— Нет, ничего, — успокоил его я. — Мне просто срочно нужна была лампа. Мне сразу помогли соседи. Он помолчал немного.

— Всем ли довольна твоя женщина? Она все еще спит?

— За нее не беспокойся. Моя женщина — моя забота. Он кивнул, снова замолчал. Я оказался неразговорчивым собеседником, поэтому он через некоторое время поднялся и пошел прочь. Напоследок предложил почаще обращаться за помощью. Блеск монет-клинков дисциплинировал его.

За два следующих дня никаких перемен не произошло. Надежда лежала целыми днями напролет с закрытыми глазами и просыпалась, чтобы сделать несколько глотков из флакона. Я был настолько удручен этим, что злился из-за мелочей — ругался на мальчишек и зевак, слонявшихся возле дома, и даже накинулся на старосту, когда заметил, что еда моя стала подозрительно скудной.

— В сегодняшнем супе совсем не было мяса! — произнес я. Прежде я никогда не говорил таким тоном с людьми. — Что-то быстро наши деньги у вас кончились. Сдается мне, вы их обменяли на пойло.

— Деньги не кончились, — тихо проговорил староста, вжав голову в плечи. — Мясо кончилось. Люди как ушли за едой, так и не возвращались. Но ты не ругайся. До вечера их подождем — и новых снарядим.

Его слова остудили меня. Я, правда, не стал извиняться перед стариком — он бы не понял этого. В любой ситуации гордый погонщик не должен просить прощения у забитого крестьянина, это против правил.

— Что с ними может быть? — спросил я, нахмурившись.

— Все может быть, — печально вздохнул староста.

— Далеко они ушли? Может, стоит за ними съездить?

— Я ж говорю, до вечера подождем, а утром новые люди поедут.

Этот разговор отбил у меня охоту требовать хорошего питания и прочих удобств. Я вернулся в дом еще более сумрачным и сел перед ложем девушки.

Пожалуй, она все-таки изменилась. В ее невесомом прозрачном тельце стало чуть больше цвета. Теперь я уже видел, что по ее щекам разбросаны веснушки. Что волосы у нее рыжие и немного вьющиеся. Глаза также приобрели и цвет, и глубину, и стало ясно, что она совсем молодая девчонка.

— Так и будешь молчать, Надюха? — тихо и грустно произнес я. — Когда же мы поговорим с тобой?

У меня вдруг появилось чувство, что все это время я играю с механической куклой, способной на простые движения. И как ребенок надеюсь, что моя кукла оживет и станет полноценным собеседником и другом. Девушка еще ни разу не улыбнулась. Ее взгляд выражал очень мало. Если бы она умела говорить хотя бы глазами, какие беседы мы могли бы вести!

Впрочем, я-то постоянно разговаривал с ней. Просто так, болтал всякую чепуху. Мне предстояло многое ей рассказать, но это будет лишь тогда, когда она сможет ответить. Я так решил.

Наутро я пошел смотреть, как собирается в поход новая экспедиция. Мне было не очень-то приятно, что эти люди идут возможно на смерть для того, чтобы моя тарелка каждый день была полна, а я смотрю на них — и остаюсь. Лучше бы мне не показываться им на глаза, но усидеть в доме я не смог. Я бы поехал с ними, но не хотел оставить свою Надежду.

Моя кухарка по имени Больная Нога тоже была здесь. Она провожала мальчишку-сына. Беспрестанно поправляла на нем рубаху и говорила что-то на ухо, наставляла перед дорогой. Чувствовалось, что она чуть обеспокоена, но не испугана.

Не успела группа людей с мешками отчалить и скрыться за гребнем холма, как с противоположного конца деревни донеслись крики. Крестьянки, только что проводившие своих мужчин, побежали туда.

Оказалось, вернулась первая экспедиция. Не вся — только двое. Кто-то послал мальчишек за только что ушедшими.

— Все там остались! — кричал плачущий парнишка с перемазанным землей лицом. — Все на огородах.

Второй был повзрослее и поспокойнее. Он был из соседского дома, и я знал, что его зовут Землеед. Женщины окружили его, закидали вопросами.