Рымба - Александр Бушковский

– Ну, граница на замке! – сказал Василь.

– Зеленые фуражки не допустят промашки! – поддержал Митя и поднял стакан. Они соприкоснулись посудой, кивнули друг другу и стали пить. Зажмурившись от удовольствия, Митя крупно глотал вино, словно лимонад. Василь же пил с открытыми глазами, медленно и спокойно, как воду. Остальные напряженно наблюдали.

Слива почему-то вспомнил еще в прошлой жизни виденную схватку двух бойцовых псов, питбулей. Один, чемпион, рычал, рвался с поводка и повизгивал от нетерпения, а другой, которого шепотом называли «аргентинец», стоял молча, тихо-спокойно, не глядя на соперника и даже отвернув от него исполосованную шрамами голову с рваными, пожеванными в прежних боях ушами. Но когда их толкнули в скретч, аргентинец неуловимо поднырнул, отдав ухо, схватил противника за горло и постепенно задавил. Чемпиона долго потом откачивал хозяин.

Митя первым осилил стакан, выдохнул и налил себе второй. Когда он отпил от него половину, Василь-старший поставил пустой стакан на стол и закусил салом и луком.

– Славная горилочка! – похвалил он. – Дайте-ка, ребята, баночку с икрой! Грех сказать, но лучше сала та икра!

Он с аппетитом проглотил две полные ложки икры и заел кусочком хлеба:

– Ну, давай следующий!

Волдырь молча налил. Митя допил второй стакан и сел на лавку.

– Ну что, продолжим? – спросил Василь, видя, как того развозит и мутит.

– А как же! Щас…

Со второй попытки Митя взял с тарелки кусок огурца и запихнул его в рот. Василь поднял новый стакан самогона и стал глотать его, будто теплый чай. Глядя на это, Митя икнул, поперхнулся и выплюнул огурец в руку.

– Всё, я пас! – проговорил он с трудом и уронил голову на грудь.

Василь допил, аккуратно поставил стакан на стол и снова повторил манипуляции с закуской. Сало, лук, хлеб-икра.

– Ну могём! – поразился Волдырь.

– Не могём, а мо́гем! – поправил его Василь-старший. – Давай-ка уложим Митрия Иваныча, а то сидя проспит до утра, с похмелья голова потом лопнет.

С Мити стащили унты, разложили его на лавке и сунули под голову фуфайку.

– Пойду я до хаты, – сообщил Василь-старший устало, – а ты, Вася, сходи с хлопцами в баню. Зря, что ль, Слава ее кочегарил? Я, вишь, не хочу в нетрезвом виде… Спасибо за хлеб-соль, дядька Вова, за доброту, за ласку.

– Проводить, Василь Иваныч? – вызвался Слива.

– Да не, Слава, не трэба!

– Ну тогда двери запру за тобой.

Слива вышел вслед за Василем на мороз. Осторожно пожимая Сливе на прощание руку, Василь сказал:

– А церкву мы починим. Есть у меня мыслишка.

И в тишине он заскрипел сапогами по снегу в сторону вагончика, освещаемый луной и звездами. Над Рымбой поплыла его тихая песня:

«…Семь десятков лет на Руси царицы правили. Как одна после Петра на великий стол уселась, так другие вплоть до Павла не слезали. Почитай, целую жизнь человеческую. Немудрено было и отвыкнуть от мужика-то… Долго икалась да аукалась, однако все же выдохлась ловких фаворитов власть, кончилось хитрых временщиков правление за женской ширмой.

Но и тут огорчение – едва только вздохнула Рымба свободней, чуть только от Павла Петровича, императора, послабление с казенными заводами вышло, тут он и скончался апоплексическим ударом от недостатка воздуха. Так об этом Алексантори[28], наследник, с балкона в ту же ночь и объявил, весь в расстройстве и слезах, при мундире, в орденах. Ну а придворный штат не опечалился, скорее даже наоборот. При чем же здесь золотая табакерка или шелковый шарф?

И давай опять всем двором к войне готовиться. Ведь найти врага – это лучший способ власть удержать. Хоть и мечтал Александр Палыч Первый дать народу чуточек свободы, но манифесты царские до деревни не дошли, воли хлебопашцы вольные так и не видали. Пошумела власть новая, как ветер в сосновых макушках, и утихла. Затхлого духу над расейским болотом не развеяла.

Оно неудивительно: молодого императора всё бабки да няньки воспитывали, а развлекали-образовывали всякие якобинцы европейские. Оттого взгляды он имел прогрессивные и вырос нежный, культурный, всяческому политесу обученный. Обходительный и стыдливый, словно барышня.

Это и неплохо вроде бы, да как с таким арсеналом против российской знати, бояр вековых да дворян столбовых выступать с переменами? Прапрадедушка вон бороды рубил и головы на Красной площади вместе с бородами снимать не стеснялся, зато дедушку с отцом судьба нелегкая и жизнь придворная здоровья лишили, в могилу свели.

А война, она такая, ждать себя не заставляет. Опять шведа воевали, снова победили. Только финнов присоединили, как вдруг раздался гром да клич по всей земле – идет на нас Великая армия галлов, а с нею еще двунадесять европейских языков. И галльский император Бонапартий ведет полмиллиона сабель и штыков.

Тут уж не до шуток. Царь воззвал к народу, объявил рекрутский набор. Потом еще один, и еще, и еще. Ну а после уж и до ополчения дело дошло. Всем миром ополченцев собирали, одевали-обували, по десяти рублев с собой в дорогу дали. И заводы оружейные днем и ночью дымят-гудят. Половина Рымбы на них работает, другая половина деревенское хозяйство старается на плаву удержать. Мужики наперечет, как рубли целковые, дороги, как золотники.

На одного паренька-рымбаря, Семёна Матвеева, пал рекрутский жребий. Работящий парень, рослый, крепкий, жалко на войну посылать, да делать нечего. Попричитала-поплакала мать, поревела-повыла невеста, отец повздыхал. Снарядили, проводили. Теперь еще и в ополченцы надо кого-то выбирать. Выбрали Осипа Андреева, внука того самого Андрея-солдата, что пушку на дне озера искал. С того света вытащила солдатика тогда Лина-знахарка, он в деревне и остался. Даже до внуков дело дошло.

А внучок Андреев, Осип, отчего-то непутевым вырос. Балбесом и лентяем. Охотник, правда, неплохой, но работа его не любит. Так тоже ведь бывает. Все б ему мечтать, на йоухикко[29] играть да лясы точить, зубы сушить с девками по вечерам. Или по лесам бродить. Вот его-то с глаз долой – из сердца вон. Ну некого больше из Рымбы отдать! Война войной, а выжить нужно. Нехотя потопал Осип в Питербурх. На том и не слыхать стало ни об одном солдате, ни о втором. Только грозные вести доходят, будто бьются наши армии с врагом, будто сражения одно страшней другого, а галл уж под Москвой.

И вот, пусть отдана ему Москва, но дымит она, пылает, под ногами у врага тлеет мостовая. Нет, не выдержит француз без фуража и провианта в опустевшем городе, не хватит ему голубей и бездомных кошек на пропитание. Не согреется он у костров и углей пожарищ в окруживших рано холодах. Фельдмаршал Кутузов заставит французов испечь в тех угольях своих лошадей, а потом и бежать из Москвы от голода, холода и мрака. Будут гнать их русские войска по заснеженной и выжженной земле, будут рвать их, как волки отару, отряды страшных бородатых партизан. Станут охотиться на них, как на лосей и кабанов, меткие стрелки-ополченцы, и рубить им шашками головы, будто промерзшие кочаны на брошенном поле, дикие казаки атамана Платова.