След лисицы - Аркадий Адамов

Над этим делом Цветков просидел первую ночь. Ловил, как он выражался, «струнки», за что уцепиться. «Струнки», которые не могли угаснуть. Цветков не верил, что таких нет в любом, самом отпетом преступнике. Просто их иногда не удается нащупать, истончились, глубоко ушли. Тут нужна рука искусного хирурга. Кроме того, всегда не хватало времени, захлестывали все новые дела.

Косой был случай трудный. Далеко ушел от того, первого дела, ушел вниз, конечно. Эх, застать бы его на том деле, небось «сработала бы» та, упомянутая вскользь одним из свидетелей фраза: «Дай-ка нож…». Много в ней подлости и коварства. Но сейчас сомнительно что-то.

— Давай сразу о первом деле, — спокойно сказал Цветков.

Ни один мускул не дрогнул на лице, сказал почти равнодушно, а сам напрягся и ждал: как будет говорить Косой?

Но тот лишь снисходительно улыбнулся.

— Плевое дело. Драка. Ну, и ножичек, конечно. Статья двести шесть, часть вторая, конечно.

— Все взял на себя?

— Повесили…

— Федьки боялся? Или фасон давил, авторитету захотел?

Цветков спросил это деловито, как о чем-то им обоим понятном.

Но Косой лишь усмехнулся:

— Не подкатывай, начальник. Один уже пробовал.

И Цветков понял: кто-то уже эту «струнку» нащупал, но тоже поздно. И чтобы только проверить себя, спросил:

— Когда же пробовал?

— А когда по второму сажали.

Так, значит, и ко второму делу уже было поздно. Большой, видно, путь он к тому времени прошел, этот Косой, далеко скатился.

Мать — это, кажется, тоже уже не «струнка», это тоже уже перегорело, так равнодушно и насмешливо упомянул о ее слезах Косой. Да, тяжелый случай. Что же еще? Друг, девушка? Должен же быть у человека в жизни какой-то еще дорогой ему человек. По первому делу пока не видно. Федька-Стук — это не тот человек, и другие дружки тоже.

— Так. Давай, говори о втором деле.

Косой помрачнел.

— Кража, — резко бросил он. — Статья восемьдесят девятая, тоже вторая часть.

Да, кража. Второе дело — вторая ночь у Цветкова. В нем он тоже разобрался, почти…

Универмаг обокрали ночью, в другом городе, за пятьсот километров от Снежинска. Обокрали со знанием дела: пролом потолка, отравление собак. Брали только ценные вещи. Увезли на машине. Большинство вещей обнаружили в других городах. Арестовали троих, в том числе и Косого. Больше они никого не назвали. А все трое — сопляки, явно первый раз на таком деле. Но Косой опять сказал: «Я!», назвал себя верховодом. И любопытная деталь: кража произошла сразу после получения магазином партии мехов. И явная недоработка в деле: не изучен персонал магазина. А ведь можно было догадаться: связь с кем-то была. И чья-то рука. Чья-то? Теперь по делу бежавшего из заключения Григория Сердюка известно: он работал тогда в этом универмаге. Наконец еще одна деталь, и тут тоже недоработка: у Косого при аресте найдены только женские золотые часики и флакон дорогих духов. Для кого? Ради кого рисковал? Женщина…

И снова Цветков напряженно ждал, как, именно как скажет Косой об этом деле. Нахмурился, сгрубил? Это хорошо, это что-то уже иное. Может, здесь «струнка»?

— А ты давай поподробнее, как было дело, — сказал Цветков.

— Так и было, как там написали, — Косой кивнул на бумаги, лежавшие на столе. — Чего рассказывать-то?

— Чего там нет.

— Там, начальник, все. Будь спокоен, ваши поработали, им за это платят.

Цветков покачал головой.

— Кажется мне, не до конца поработали. А, Косов?

— Конец будет, когда вышку получу, — хмуро усмехнулся тот.

— Такой, значит, план себе наметил?

— Планы насчет нас — это по вашей части.

— Вернемся к той краже, — невозмутимо сказал Цветков. — Опять, значит, на себя всю вину взял? Глупый ты, святой или трус?

Косой метнул на него злой, настороженный взгляд.

— Мое дело!

— Оно и других кое-кого коснулось.

— Мое! — гаркнул Косой, теряя самообладание. — И не лезь!.. В душу, говорю, не лезь!.. Нет у меня души! Нет!..

Губы его дрожали, черные глаза сузились, глядели бешено.

Цветков не удивился, не осадил, хотя для этого потребовалось немало усилий.

— Ты что подумал? — спокойно спросил он. — Я сказал, что других коснулось. И это не только тот, кого ты не назвал. Это еще один человек. Кроме матери, конечно.

Косой процедил сквозь зубы:

— Интересно даже…

— Это та, которую ты любил, Косов. Однажды в жизни все-таки любил. А она…

— Нет!.. — в новом приступе бешенства закричал Косой. — Нет баб!.. Одни… — он грязно выругался. — Других нет!

Косой вдруг опомнился и умолк, потом усмехнулся дрожащими губами.

— Амба, начальник. Больше говорить не буду. Хоть трупом делай.

Цветков посмотрел на него с гневом.

— Трупы делаешь ты.

— А я, может, и сам труп!

— Нет, ты живой, — медленно произнес Цветков. — Из тебя, может, и что другое удастся сделать. Как сам решишь.

Помолчали. Потом Цветков, закурив, спросил:

— На встречу с кем в Москву приехал?

Косой демонстративно молчал.

Цветков усмехнулся:

— Войну нервов объявил? Слаб ты для этого, Косов. Ну, а если я тебе сам скажу, с кем встреча должна была состояться, тогда как?

Косов продолжал молчать.

— Так, — протянул Цветков. — Не хочешь, значит, говорить?

— Может, бить будете? — спросил вдруг Косой. — Глядишь, я и подпишу чего надо.

— Это, милый, били те, кто считал, что признание — все, других доказательств не надо. Давно это было.

— А теперь, значит, наоборот, признание — ничего, так, что ли?

— Почему? Признание признанию рознь. Вот ежели ты признаешься, чтобы душу свою очистить, новую жизнь начать, как у всех людей, это — да, это одно дело. Ну, а если признаешься для хитрости или от страха — это другое. Такое признание меня не интересует, прямо тебе скажу.

— Стоит запомнить.

— Ясное дело. И еще стоит подумать. Хорошенько подумать. Жизнь не копейка. От нее можно много радости получить.

— Это по-разному каждый понимает.

— Оно конечно. Одному радость детей учить, другому — сталь варить или, допустим, урожай снимать. И за все, обрати внимание, почет от людей, уважение. Почему? Потому польза для других от его жизни, а ему — от их. Так у нас жизнь устроена между людьми.

— Да-а… А третьему радость — воров ловить.