Кольцо с тайной надписью - Валерия Вербинина

Проследив за направлением взгляда Флинта, я увидела, что там стоят всего три человека. Иннокентий Левицкий, американский гражданин. Владимир Берестов, поэт и переводчик. И Георгий Столетов, художник.

Маленький Левицкий поколебался и осторожно сделал шаг в сторону. Но попугай не обратил на его маневр никакого внимания. Он издал какой-то пронзительный звук, похожий на трель электрического звонка.

Да, именно на трель звонка.

– Здравствуйте, – светски-выдержанным голосом Насти Караваевой проговорил попугай. – Проходите, пожалуйста.

И сам себе ответил глуховатым голосом художника:

– Благодарю.

Маша открыла рот. Берестов вытаращил глаза. Что же до художника, то он даже не шевельнулся. Славянский глазами отчаянно спрашивал у Ласточкина, что ему делать. А попугай меж тем продолжал голосом Насти:

– Я просила вас прийти, чтобы вы могли мне наконец объяснить. Я не люблю, когда меня водят за нос. А по телефону вы не пожелали со мной разговаривать.

– Извините, – ответил художник извиняющимся голосом. – Просто навалилось столько работы…

– О чем вы говорите, какой работы? Я же знаю, что вы целыми днями лежите на диване и ничего не делаете.

– Ну, вы знаете, – вывернулся художник, – сейчас много самых разных людей, которые лежат и больше ничего не делают. Ровным счетом ничего!

И в это мгновение я словно увидела перед собой обрамленное кудрями продолговатое лицо Насти. Готова поспорить на что угодно, она покраснела при этих словах.

– На что это вы намекаете? – очень холодно спросила она.

– Ни на что, уверяю вас. А отчего вы решили, что я вообще на что-то намекаю?

– Не смейте мне хамить в моем доме! – взвизгнул попугай. – Я пригласила вас не для того, чтобы…

Ласточкин чуть наклонился и сделал правой рукой едва заметное движение. Я догадалась, что он запустил диктофон, скрытый за грудой бумаг на столе.

– Вы должны мне объяснить, наконец. Что вы сделали с картиной моего прадедушки?

– Графа Караваева?

– Да, да, графа Караваева! Я отдавала ее вам на реставрацию, между прочим.

– Вы в своем уме? Я вернул ее вам в эту среду. Вон она, висит у вас на стене.

– Хватит врать, Столетов! Я же знаю, что вы вернули мне вовсе не ту картину. В чем дело, в конце концов?

– Вы недовольны моей работой? Уверяю вас, я отреставрировал ее на совесть.

– Я – недовольна? Вы меня поражаете, Столетов! Сколько можно притворяться, в самом деле? Повторить вам еще раз? Я знаю, что то, что вы мне вернули, это не картина прадедушки. Это копия, и нарисовали ее вы!

– Это не копия, я отреставрировал, как вы и просили, я…

– Опять вы врете! Говорю вам: это не та картина! Я же помню, как выглядел холст с обратной стороны. Он был старый, потрепанный, и некоторые нитки из него вылезли! А этот холст – он абсолютно новый. Чистенький! Вывод? Это не та картина, абсолютно не та!

– Прошу вас, не надо кипятиться. Я… я все объясню.

– Объясните? Вы – мне? Спасибо, одолжил! Очень нужны мне ваши объяснения!

– Вы же сами говорили, что пригласили меня, чтобы я мог…

– Зачем вы украли картину? Вы же украли ее и подменили копией, решив, что я – полная идиотка, которая не способна отличить одну картину от другой. Зачем вам это понадобилось? Вот чего я не могу понять.

– Анастасия Александровна! Уверяю вас, все было совсем не так!

– Ну да, не так, держи карман шире! Так почему вы все-таки украли ее? Что в ней было такого? Ведь прадедушка вовсе не был художником, так, обычный любитель. Картины его не имеют ценности, кроме как для его родственников. Ну? Я жду ваших объяснений. Почему вы молчите?

– Я… Просто…

– Знаете, Столетов, вы мне надоели. К вашему сведению, кража – уголовно наказуемое дело. Сейчас я вызову ментов, и пусть они с вами разговаривают.

– Нет! Прошу вас, не делайте этого!

– Ага! Что, испугался? Посмотрим, голубчик, как ты поговоришь с этим, как его… А!

Попугай как-то жалобно закряхтел.

– Ты что? Ты это что задумал? – жалобно застонал он голосом Насти. – Кровь! Ублюдок, ты меня ранил! Ты… А!

Хрип. Стон.

– А!.. А!.. Не… надо!

– Вот тебе, сука! Вот тебе!

Попугай проклекотал и умолк.

– О черт! – сказал он голосом Столетова. – Твою… мать!

Именно это мгновение и выбрал Георгий Столетов, чтобы рвануть к двери. Он оттолкнул стоявшую на его пути Василевскую, которая коротко взвизгнула, но тут на убийцу с обеих сторон ринулись братья Буйленко, журналист и спортсмен. Они заломили художнику руки и повалили его на пол. Через мгновение Славянский ловко защелкнул на нем наручники.

– Кошмарр! – кокетливо проворковала Клеопатра и содрогнулась.

Она слетела с моей руки и приземлилась на стол Ласточкина, поближе к замечательному, великолепному, все запомнившему Флинту.

– Здравствуй, – сказал ей успокоившийся попугай. – А пиастры у тебя есть?

– Флинт, – вырвалось у меня, – какой ты молодец! – Я погладила его по голове.

Журналист, еще не остывший от недавнего столкновения, поправил галстук.

– Вот это класс! Просто потрясающе! – горячо воскликнул он, обращаясь к Ласточкину. – Честное слово, вы – первый мусор, то есть мент, которому я хочу пожать руку!

Не успел Ласточкин опомниться, как журналист уже вовсю тряс его ладонь.

– Нет, вы просто гений! – в экстазе воскликнула Маша Олейникова. – Теперь я поняла, зачем вы собрали нас вместе! Вы подозревали, что любой из нас мог быть… И вы решили, что Флинт вспомнит, кто это! Какой же вы умный!

– Правда, я не понял, зачем понадобились два попугая, – признался Левицкий, разводя руками. – Но, в конце концов, бог с ним!

– Наконец-то этот бардак кончился, – кисло сказала Василевская, поправляя прическу. – Можно идти домой, в самом деле?

– Жора, – потрясенно спросил поэт у своего приятеля, – это что, правда?

Столетов отвел глаза и ничего не ответил.

– Аркадий Тимофеевич! Вы куда? – спросил мой напарник.

– Э-э… Я думал… – замялся Багратионов, правой рукой уже взявшийся за ручку двери.

– Так не годится! Вы мне нужны. – Багратионов заколебался, но капитан добавил: – Пять минут, хорошо? И без протокола.

Бизнесмен пожал плечами и вяло улыбнулся.

– Ну, раз без протокола…

Кто-то постучал в окно. Я обернулась и увидела робкое лицо Марины Федоровны, про которую, честно говоря, мы успели совершенно забыть.