Табакерка из Багомбо - Курт Воннегут

Его буквально трясло от ярости.

Гарри остолбенел.

— Вы знаете, что такое тиксотропия?

— Разумеется, я знаю! — прорычал Бантинг. — И я знаю, что такое хороший кетчуп. И еще я знаю, кто вы такой: наглое, пронырливое, самовлюбленное ничтожество!

Он повернулся ко мне.

— Скажи мне, кто твой друг… Прощайте!

Он величественно покинул ресторан.

— У него были слезы на глазах, — сказала пораженная Селеста.

— Вся его жизнь, жизни его отца и деда были посвящены кетчупу, — объяснил я. — Мне казалось, что Гарри должен его знать. Мне казалось, что все в этой отрасли знают Артура Дж. Бантинга.

На Гарри было жалко смотреть.

— Я его обидел, да? Я не специально, честное слово.

Селеста взяла его за руку.

— Дорогой, ты как Луи Пастер. Он ведь тоже, наверно, обидел многих старых докторов.

— Да, — согласился Гарри. — Я похож на Луи Пастера.

— Конфликт поколений, вечная тема.

— Он был важным клиентом? — спросил Гарри.

— Да, весьма.

— Извини. Честное слово, мне очень жаль. Я ему позвоню и все объясню.

— Гарри, я не хочу, чтобы ты шел против своих убеждений. Только не из–за меня.

На следующий день мистер Бантинг позвонил мне и сказал, что принял извинения Гарри.

— Он объяснил мне, как попал в индустрию кетчупа, и обещал покончить с этим. Насколько я понимаю, вопрос закрыт.

Я тут же позвонил Гарри.

— Гарри, дорогой! Работа с мистером Бантингом не настолько для меня важна. Если ты прав насчет кетчупа, а Бантинги ошибаются, ты должен стоять на своем и бороться!

— Да все о'кей, — сказал Гарри. — Мне уже так надоел этот кетчуп. Я все равно собирался заняться чем–нибудь другим.

Он повесил трубку. Я перезвонил, но на том конце сказали, что он ушел на обед.

— А вы не скажете куда?

— Да тут, через дорогу. Я вижу его в окно.

Я записал адрес ресторана и поймал такси.

Ресторан оказался дешевой и грязной столовкой через дорогу от автосервиса. Я осмотрелся и заметил Гарри на табурете у прилавка — он наблюдал за мной сквозь стекло автомата по продаже сигарет.

На Гарри был измазанный комбинезон. Он развернулся и протянул мне руку с ногтями в черных траурных рамках.

— Разрешите представиться, новый король птичьих кормов.

Его рукопожатие было по–прежнему крепким.

— Гарри, ты работаешь автомехаником?

— Не более чем полтора часа назад человек со сломанным бензонасосом благодарил господа за это. Присаживайся.

— А что с производством кетчупа?

— Оно спасло мой брак и мою жизнь, — ответил Гарри. — И я благодарен его основателям, таким, как Бантинги.

— И ты все бросил, вот так, сразу?

— Так ничего и не было, — признался Гарри. — Бантинг дал слово не распространяться, и того же я жду от тебя.

— Но ты столько знаешь о кетчупе!

— В течение полутора лет, с того момента, как Селеста стала богатой и мы переехали сюда, я болтался по улицам и искал работу, достойную мужа знаменитой красавицы Селесты.

При воспоминании о том мрачном времени он потер переносицу и потянулся за кетчупом.

— Когда я замерзал, промокал или уже валился с ног от усталости, то заходил в публичную библиотеку и читал книги о разных разностях, которыми люди зарабатывают на жизнь. В том числе и о производстве кетчупа.

Он начал яростно трясти бутылку над гамбургером в своей тарелке. Бутылка была почти полной, но кетчуп не выходил.

— Видишь? Если трясти кетчуп вот так, он ведет себя, как твердое вещество. А если встряхнуть по–другому, он превращается в жидкость.

Гарри нежно покачал бутылку, и на гамбургер легла солидная капля кетчупа.

— Знаешь, как это называется?

— Нет, — признался я.

— Тиксотропия, — он со смехом хлопнул меня по плечу. — Видишь, кое–чему ты сегодня научился.

В один из дней 1944 года, посреди ада, разверзшегося на линии фронта, пришло удивительное известие — меня назначали переводчиком, — дольметчером , если угодно, целого батальона, и квартировать мне предстояло в доме бельгийского бургомистра аккурат в пределах досягаемости артиллерийского огня с Линии Зигфрида.

Я и помыслить не мог, что обладаю навыками, необходимыми дольметчеру . Все свои познания я приобрел, выжидая, пока нас перебросят из Франции на линию фронта. Еще будучи студентом, я зазубрил первую строфу из поэмы Генриха Гейне «Die Lorelei» — все благодаря соседу по комнате, и, случалось, бездумно декламировал фрагменты, в поте лица трудясь поблизости от начальства. Полковник (до войны — частный детектив из Мобила) спросил у подполковника (в прошлом — галантерейщика из Ноксвилля), на каком языке это стихотворение. Подполковник пришел в замешательство, пока я не озвучил: «Der Gipfel des Berges foo–unk–kelt im Abendsonnenschein».

— Да это же язык фрицев, — объявил он.

Моя собственная интерпретация слов единственного немца, с которым я оказался знаком, звучала следующим образом:

Не знаю, что значит такое, что скорбью я смущен;

Давно не дает покою мне сказка старых времен.

Прохладой сумерки веют, и Рейна тих простор;

В вечерних лучах алеют вершины дальних гор.[13]

Успешно справляясь со своей ролью, полковник чувствовал необходимость принимать решения быстро и своевременно. Прежде чем пехота Вермахта была отброшена, он свершил немало достойных дел, но то, что произошло в этот раз, я ценю значительно выше.

— Если язык фрицев, какого черта этот парень возится со шваброй? — поинтересовался полковник.

Два часа спустя ротный писарь приказал мне бросить ведро и тряпку, поскольку теперь я был новым военным переводчиком.

Приказ о передислокации не замедлил поступить. Начальство было слишком вымотано, чтобы выслушивать мой самоотвод.

— С фрицами ты болтаешь вполне сносно, — заявил подполковник. — А, кроме того, там, куда мы направляемся, длительных бесед с ними не будет. — Он любовно огладил мою винтовку. — Вот она тебе и поможет переводить как следует, — сказал он. У подполковника, ставшего тенью шефа, была точка зрения, что американская армия только что задала трепку бельгийцам, и я должен поселиться у бургомистра, чтобы быть уверенным в том, что он нас не надует. — Кроме того, — завершил свою мысль подполковник, — у нас тут больше никто с фрицами болтать не умеет.