Стократ - Марина и Сергей Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выпала роса. Проступили на фоне неба верхушки деревьев. Огонь горел, хотя его не кормили.
Наконец старуха провела ладонью по лицу:
– Ты уже сделал для Мир все, что мог. Теперь ее судьба от тебя не зависит, но судьба мира по-прежнему в твоей власти. Оглянись.
Стократ обернулся. Вокруг поляны стояли деревья – почти ровным кольцом, и небо над ними с каждой секундой становилось светлее.
– Видишь его?
У Стократа продрал мороз по спине. Он взял из костра головешку и подошел к ближайшему дереву. Поджег его листок – тот сгорел, как сгорают листья. Стократ отошел к следующему; наконец, остановился возле молодого клена с широкими листьями.
В огне лист пожелтел, будто осенью, потом покраснел. На нем проступили неразборчивые письмена, продержались мгновение и исчезли: вспыхнув, лист скрутился трубочкой, окутался пламенем и рассыпался пеплом.
* * *
Мальчишка сидел на крыльце, надвинув на глаза свою шляпу. Еще год назад над ним смеялись, дразнили плешивым, кричали, что у него дыра в макушке и потому он никогда не обнажает голову. Теперь смеяться перестали: он вырос и заставил заткнуться дурные глотки, узлом завязал болтливые языки. Теперь они молились, чтобы он ушел; слишком взрослый для приюта, но совершенно не способный жить снаружи, он срывал на них злобу. У них не хватало духа, чтобы собраться вместе и убить его, как им на самом деле хотелось.
Он сидел на крыльце и первый увидел человека, идущего по улице. Это был старик, такой дряхлый, что едва передвигал ноги; седой старик с длинным свертком у пояса. Можно было подумать, что это меч – но зачем оружие ветхому старцу? Он, небось, и ложки в руках не удержит…
Старик шел, и каждый шаг давался ему с трудом. Казалось, он восходит на крутую гору без дорог и тропинок. Всякому, кто смотрел, становилось ясно, что старик идет навстречу смерти и встретит ее через несколько минут, и тем скорее, чем самоотверженнее будут его усилия. Мальчишке, глядевшему от порога, сделалось страшно.
Он вскочил и метнулся в большой дом, где вырос, где жил с младенчества. Бледные сироты шарахнулись с дороги. Нянька на всякий случай отступила в тень: его боялись и няньки.
Он взлетел по скрипучей лестнице, и еще по одной, почти отвесной, на чердак. Он ползком пробрался в скрытую от глаз щель и забился в свое логово – пыльную нору, выстеленную с одной стороны трухлявой циновкой, с другой заваленную кучей тряпья. Он не понимал, от чего бежит, но на всякий случай затаился.
Он не видел, как старик подошел к порогу. Уверенно, будто знал здесь все, вошел в дом и, задыхаясь, остановился посреди темного зала. Скупо тлел огонек в камине; смотритель приюта, в халате и колпаке, спросил чужака, кто он и чего желает.
Тут же собрались и сироты. Визит чужака в этот дом означал многое: чаще всего, появление нового младенца на попечении нянек. Но редко, в счастливые дни, чужаки являлись, чтобы рыдать и предъявлять обрывок пеленки, или половинку медальона, или еще что-то столь же бесполезное, и тогда какой-нибудь удачливый сирота мог выдать себя за «сыночка» и моментально поверить в это, и рассказы о счастливом воссоединении семейства жили в приюте годами, превращаясь в сказки.
Поэтому мальчишки, от едва поднявшихся на ноги малышей до подростков, собрались в зале, и даже выстроились в ряд, а дряхлый старик оперся на длинный сверток в своих руках и стал оглядывать лица. С каждой секундой лицо его становилось тревожнее.
Смотритель в пятый раз повторил свой вопрос. Старик казался глухим. Он всматривался в тех, кто перед ним стоял, и взгляд его из беспокойного делался безнадежным.
– А где Злой? – вполголоса спросил смотритель.
– Под крышей, – ответил чей-то ломающийся голос, и несколько голосов мстительно хихикнули.
Старик содрогнулся и едва устоял на ногах.
* * *
– Этому не учат в Высокой Школе, – голос старухи звучал торжественно и глухо. – Время идет назад, пока горит вресень! Но тот, кто сжигает вресень, старится быстро, как горит сухое дерево. Ты понял?
– Да, – сказал он сквозь комок в горле. – Спасибо тебе.
– У меня под крыльцом найдешь топор и пилу. Рубить надо под корень, пень оставь в земле. И не старайся, ради всего святого, прочитать, что написано на листе, пока лист сгорает. Я знаю многих, кто сошел с ума, пытаясь это сделать.
– Тебе уже приходилось жечь вресень, да? – спросил он шепотом. – И у тебя получилось вернуть, что ты хотела?!
Она улыбнулась печально и гордо.
* * *
Мальчишка лежал в пыльной щели на чердаке и слушал, что происходит внизу.
Было очень тихо. В доме никогда не бывает тишины – скрипит лестница под чьими-то шагами или сама по себе. Шелестят крылья бабочек, летящих к фонарю. Кричат младенцы. Бранятся няньки. Грохочут тяжелые стулья. А сейчас было тихо, он даже похлопал себя по уху, проверяя.
Шляпа привычно закрывала его лицо до самого носа. Хоть он и был сейчас под крышей, и небо не могло его видеть. Взгляд неба не проникает в темные щели; небу трудно добраться до человека, если в доме нет окон…
Тишина росла, нарастала и кричала в ушах, как подброшенный под дверь младенец. Дрожа непонятно от чего, мальчишка стянул с себя шляпу и провел рукой по мокрому лбу. Вспомнил, как шел по улице старик – совершая с каждым шагом не то самоубийство, не то великий подвиг…
Он встал на четвереньки и качнулся взад-вперед, как качался в раннем детстве, развлекая себя.
Потом сжал зубы и выскользнул из укрытия, оставив внутри, между циновкой и кучей тряпья, свою шляпу.
Он бесшумно сошел по скрипучей лестнице, и на половине ее услышал вопрос смотрителя: «А где Злой?» И ответ кого-то из мальчишек: «Под крышей», и злорадный смех…
Он вошел в зал в тот момент, когда старик готов был упасть. Мальчишка остановился в шаге от двери, и старик, напоследок обшаривавший пространство взглядом, его увидел.
Глаза умирающего старика изменились. Он смотрел на мальчишку требовательно, свирепо и весело. Не чуя под собой ног, мальчишка сделал шаг, другой…
– Возьми, – внятно сказал старик и протянул ему сверток.
Дождался, пока узкие ладони подростка примут подарок.
И только тогда упал.
Паром через Светлую ходил туда и обратно два раза в день, на рассвете и на закате. Паромщик жил на левом берегу и пересекал реку четырежды в сутки, если не случалось бури или особых распоряжений от властителя.
В тот день погода была прекрасная. Стократ остановился на пригорке, глядя на реку во всем величии – и во всех ее мимолетных настроениях, от океанских волн до детской ряби на мелководье. Леса на пригорках и луга по низким берегам, каменистый обрыв, поросший фиолетовыми цветами, и сгоревшая хижина рыбака на том берегу показались Стократу звуками, сложившимися в аккорд, и он медлил, желая еще послушать.