Великий розенкрейцер - Всеволод Соловьев

– Это папенька… папенька вернулся! – радостно крикнула Катюша и в миг один была уже у двери. Метлина поспешила за нею. Отец Николай остался вдвоем с Зиной.

– Ну вот, голубушка моя, – сказал он, любовно на нее глядя, – привел Господь нам вместе переживать счастливые минуты… Где же твое горе, твои страхи?.. Разве не светло и не тепло на душе у тебя?

– И светло, и тепло, – отвечала Зина, – ничего и никого не боюсь я… И спокойна с тех пор, как вы меня успокоили…

Она как бы хотела еще прибавить что-то, но он понял мысль ее.

– И ждешь, и молишься, и надеешься!.. Так, дочь моя, так! Экий день-то для нас счастливый… да и не исчерпана еще кошница Божьей благостыни… вестью доброй я тебя порадую: друг наш недалеко и вскоре будет с нами…

– Вы получили от него известие? – вся вспыхнув, с забившимся сердцем спросила Зина.

Отец Николай на мгновение как бы изумился – только не ее вопросу, а тому, что он так уверенно, так решительно сообщил ей свою весть.

– Нет, – ответил он, – не имею я от него известия, то есть письма или слуха какого, а только есть у меня, видите ли, милая моя боярышня, чувство такое, и никогда оно меня не обманывает. Коли сказал я, что он невдолге будет с нами, – значит, оно так и есть…

Он замолчал и как будто прислушивался к чему-то, даже глаза закрыл.

– Да, – еще решительнее сказал он, – близко он, близко! И увидим мы его обновленным… Так и знай! Это Бог тебе такую радость посылает!..

Вошел Метлин в сопровождении жены и дочери. Они уже сказали ему все, уже горячие поцелуи и ласки Катюши яснее всяких слов доказали ему, что его единственная, нежно любимая им дочка спасена от страшной, непонятной болезни, что теперь уже не будет унылый вид ее отравлять счастье их новой, блаженной жизни. Жена шепнула ему также, чтобы он не смущал батюшку выражениями своей благодарности…

Метлина говорила, что ее муж стал совсем новым человеком, – и это была истинная правда. В этом бодром, красивом, барственного вида человеке невозможно было узнать недавнего, совсем опустившегося телом и духом пьяницу. К нему вернулось все его достоинство прежних лет; в глазах светились и ум, и доброта. Он подошел к отцу Николаю и, приняв от него благословение, не стал благодарить его. Он молча посмотрел на него, но так посмотрел, что священник еще раз обнял его и поцеловал.

– Радуюсь, радуюсь, сударь! – говорил отец Николай. – От супруги про все дела, про все ваши новости знаю… Работаете, трудитесь… доброе дело… Бог вам в помощь!

Но Метлин вдруг как бы в смущении опустил глаза.

– Стою ли я еще таких Божиих милостей?! – сказал он. – Ах, батюшка, как гадок человек, то есть я-то как гадок!.. Ведь уж чего бы, кажется, ведь уж легко прозреть, а все слепота одолевает!.. Тяжбы мои вот разбираются… Так я, узнав, что все мои вороги да обидчики в ответе теперь и жестокую кару по закону должны понести, так возрадовался, так возрадовался – вот будто сердце пляшет от радости!.. Так все и кипит во мне – посмотрите на них… унижали они меня – их теперь унизить, да десятерицею, да сторицею! На их муки налюбоваться!..

– Что ты говоришь, что ты говоришь? Да ведь это грех смертный! – испуганно вскричал отец Николай.

– Знаю, отче, и каюсь! – продолжал Метлин. – Сутки целые, и день, и ночь, тешил я в себе сию злобу… Утром стал на молитву, а молиться-то и не могу – покинул меня Господь!.. Тут я и очнулся… ну, помогла мне сила небесная… Поборол я себя, совсем поборол и от всего сердца за врагов помолился и простил им. И так легко стало на душе, как никогда не бывало…

– Слава Тебе, Господи! – перекрестясь, воскликнул священник. – Только вот что, друже мой, ты это на деле покажи – свое прощение… свою молитву… От тебя будет зависеть… подвергнуть их, обидчиков-то твоих, всей каре закона… или простить… Так ты их прости и заступись за них…

– Простил и заступаюсь, – просто и твердо сказал Метлин.

– Вот это ладно! – обнимая его и ласково, весело похлопывая по плечу, говорил отец Николай. – И тебя Бог прощать будет… и за тебя заступится… Прощайте, други мои, порадовался я с вами и в радости вас оставляю… Мне же домой теперь пора… ждет меня кто-то… да… должно быть, кто-то ждет…

Все вышли провожать его до крыльца, а когда вернулись в комнаты, то каждый почувствовал, что хоть он и покинул их, но оставил им все то великое счастье, которое принес им с собою.

Зимний, морозный вечер уже стоял над Петербургом. В заледеневших окнах домов виднелся свет. Фонари тускло мигали по сторонам улиц, почти не освещая, а только указывая их направление. Густо выпавший, прохваченный морозом снег скрипел под ногами пешеходов, визжал под полозьями. Рабочий люд кончал свой дневной труд и приготовлялся к ночному отдыху. Праздный люд начинал вечерние удовольствия. Темное, безоблачное небо все так и горело, так и переливалось мириадами ярких звезд.

Пошевни, в которых отец Николай возвращался домой, быстро мчались. Священник запахнулся в свою шубу, и ему было так хорошо в ней, так тепло. Он приподнял голову и, не замечая улиц, не видя домов, не слыша людских криков, любовался чудесными звездами, уносился в их беспредельную высь.

Ощущение бодрой, здоровой жизни наполняло его тело, чувство спокойствия и радости было в душе его, и все его мысли, все его ощущения, весь он превращался в один порыв бесконечной любви к Творцу и ко всему Его творению. Всем существом своим поклонялся Богу и благодарил Его.

Но вот… Что же это такое как бы дрогнуло в его сердце и смутило его безмятежность? Он вдруг вспомнил, что сейчас приедет домой – там его ждет кто-то, кто нуждается в его помощи; он это чувствовал еще там, у Метлиных. Он и спешит, он и поможет… но ведь там… там тоже жена, Настя, там она – это единственное испытание его счастливой, благодатной жизни!

Когда же наступит конец этому испытанию?! Вот Метлина какое слово сказала: «чудотворец»… Отец Николай даже вздрогнул, вспомнив это слово, манившее его душу в область погибельной гордыни.

Он уже не раз слыхал подобные слова в последнее время; ежедневно кто-нибудь из тех, кому он помог по Божьей милости, называл его чудотворцем, святым угодником и благодетелем. И каждый раз его будто ножом резало от слов этих. Была минута, другая, когда он совсем почти допустил врага побороть себя. Миг еще – и он бы возгордился, и он бы возомнил о себе.

Это была страшная борьба. Он вышел из нее победителем, он смирился и осознал глубоко, всей душой, все свое человеческое ничтожество. Но ведь враг силен, он караулит, он ежечасно шепчет:

«Забудь, что я враг, забудь, что я грех, забудь, что я зовусь гордыней, впусти меня в душу, я дам тебе великие, неизреченные наслаждения!..»

«Господи, помилуй, избави от лукавого…» – отвечает отец Николай на этот соблазняющий голос, а осеняет себя крестным знамением и спасает себя им от погибели.

«Святой! Хорош святой! – шепчет теперь он, глядя на чудные звезды. – Не святой, а великий грешник! На миг один оставит Господь – и так вот и полечу в бездонную пропасть, где нет звездного сияния, где нет этого дивного небесного хора, немолчно поющего славу Предвечному!.. Угодник! Хорош угодник, когда не могу спасти и поднять эту бедную, томящуюся около меня душу! Да и где мне поднять кого-либо! Бог поднимает моей слабой рукою. И ее Он поднимет, не даст ей погибнуть…»