Только моя Япония (непридуманное) - Дмитрий Пригов

Это хорошо, — констатировали соседи.

Я, виновато улыбаясь, разводил руками и повторял: Вот, присылает. —

Это очень хорошо, — повторяли они.

Затем отведывали русских яств, глубоко вдыхали воздух и произносили низкое хриплое: Охххх! — удивляясь преданности и неутомимости русских жен.

Да, еще исконным достоянием и порождением Японии является синтоизм. Впрочем, это тип религиозной практики и почитания настолько терпим ко всему чужому и чужеродному, я бы даже сказал, настолько бескостен, что спокойно отводит в своих храмах местечко для алтаря того же Будды и мирится с любым другим богопочитанием. Выражается же он ныне и заключается, преимущественно и даже исключительно и единственно, в бытовых ритуальных обрядах, типа освящения новых фирм, когда их правление и номенклатурные работники в строгих костюмах сидят в храме рядком на низенькой длинной скамеечке, как ребятишки в детском саду, рядком встают, что-то дружно принимают в руки и дружно отдают назад, дружно раскланиваются и уходят на роскошный банкет. Освящают и машины. Нас, православных, этим, естественно, не удивишь. У нас самих такого дополна. Помните анекдот? Нет? Напомню. Сообщение в газете:

Сегодня патриарх освятил новопостроенную синагогу! —

Не смешно? Тогда ладно. Я в свое время смеялся. Впрочем, те же фирмачи, да и все остальные японцы свадьбу совершают по-католическому обряду (слишком уж красивые подвенечные платья и церковное пение — как такое минуешь?). А похороны производят по-буддистски с упомянутым уже легким и мелодичным постукиванием маленьких молоточков по сухоньким и ломким косточкам бывших родственников и друзей. Хотя почему бывших? Родственники, они — навсегда родственники! Они и в небесах — родственники! Они родственники и с разбитыми костями, сожженным мясом, вывороченными суставами и внутренностями, исчезнувшие и непоявившиеся, утонувшие и заваленные в горах безумной снежной лавиной, забытые и пропавшие — они всегда родственники! Они всегда встретят нас на всевозможных небесах! Они даже, по множественным поверьям многих религий, не узнавая нас там, на небесах или под землей, не встречая нас более нигде, находясь совсем в других мирах и кругах духовной и нравственной продвинутости, все равно — всегда и всегда наши родственники онтологически!

А храмы здесь наиразнообразнейшие. Есть храм упокоения душ сломанных иголок. То есть недостойно бросать иголку без упокоения ее крохотулечной души, уж неизвестно где и размещающейся при таком почти необъемном, нулевом тельце. И храм вполне действующий, актуальный. Несут иголки и упокоивают их души за недорогую оплату ритуального действия. Их там складывают столетиями, и никто, заметьте (это я говорю нашим, своим, хоть и неподозреваемым мной в прямых богохульных действиях, но на всякий случай, в предупреждение), не ворует их и не сдает в пункт приема металлолома, которые здесь, даже и не знаю, существуют ли?

Уж я не говорю о храме поломанных кукол. Если наихристианнейший Даниил Андреев нашел в своей сложностроенной системе разноценных и разнодостойных миров такой, где бы обитали наши любимые игрушки и литературные герои, на равных встречаясь с нами, честно почившими и бесплотными. Куклы упокоивают в храме по более сложному и дорогому разряду. Все-таки они — кукла тебе, а не иголка какая-нибудь!

В некоем храме упокоивают и даже, вернее, успокоивают души умерших подростков, не успевших познать радости плотской любви. Для того нанимают уважаемых проституток. Они приходят в храм и специальными ритуальными танцами и сладостным пением успокоивают души недолюбивших подростков.

Ко всему подобному здесь традиционно иное отношение. На территории, принадлежащей храму, при его основании прямо у ограды выстраивались торговые ряды, рестораны, публичные дома, а также публичные дома с мальчиками для нужд буддийских монахов — а что, не бежать же буддийскому монаху сгоряча неведомо куда!

Да и к другому, вполне обычному окружению и оформлению храмов надо приглядываться и привыкать. В древнейшем монастыре в Нара живут бесчисленные и обнаглевшие лани, которых никто здесь на протяжении XIII веков не то что не убивал, даже не пытался попугать. Они небрежно переходят оживленные трассы, не удостаивая взглядом визжащие тормозами модели новейших лимузинов. За людьми же они бредут упорно и настойчиво, порой поддевая их рогами в спину, требуя ожидаемого угощения. Я же и тут, как в случае с преступным вороном, был жесток и свиреп не по-японски. И понятно — я же не японец. Вот я и был свиреп по-русски. Но, учитывая местные привычки, традиции и особенности, я старался немного более скрытым и незаметным способом, чем я это мог бы себе позволить у себя на родине/обругал эту тварь матом. И она, поверите ли, поняла. Да, тварь везде и всегда понятлива. Конечно, я бы мог ударить ее или лягнуть. Но я не стал. Нет, конечно же, не стал я и, как это делают некоторые наши, забивать ее насмерть и запихивать в багажник припаркованной у обочины машины. Нет. Я просто произнес все, что должен был произнести, но шепотом. Но внятно. Настолько внятно, что все они тут же от меня отстали и я направился в ближайший храм.

Там наряду с тысячью и одним скульптурным изображением богини Канон в центральном столбе прорезана ноздря Будды — точная размерная ее копия с лица находящейся неподалеку гигантской его статуи. Кто в нее пролезет — спасен. И пролезают. На моих глазах мужик невероятной комплекции, судя по которой ему не то что в ноздрю или в иголочное ушко пролезать, в простую дверь не войти — пролез. Видимо, дело все-таки не в размере физическом, а духовном. Я бы при своих сдержанных размерах ни за что бы не пролез. Начал бы орать. Умер бы от ужаса и разрыва сердца. А он пролез. Все тут как-то по-другому. Хотя мне надо бы, по приписке, соответственно, пролезать в ноздрю терпеливейшего Христа, если бы такое было в обиходе и порядке низших религиозных и национальных привычек. Но к счастью, в наших духовных и географических пределах подобное не принято. Миновало. Бог миловал.

Здесь же функционируют и несколько иные иконографические и физиогномические каноны запечатления святого, святых и символов их служения. Некая исхудавшая до своих невероятных деревянных костей старообразная дама, в нашем пантеоне достойная бы быть изображением иссушенной в постах послушницы или Параскевы Пятницы, здесь оказывается некой успешной и грозной Девой-воительницей. Некий благообразный с упитанным и довольным лицом предстает мощным укротителем ядовитых змей и победителем драконов. А вот страшный, с гримасой, со сдвинутыми в ярости бровями — ну прямо демон гнева и возмездия — Целитель и Успокоитель. Ничего не понять. Весь жизненный опыт насмарку.

Ну и, понятно, возрадуется взгляд всякого неонациста, как, впрочем, и вздрогнет сердце антифашиста, обнаружив такое не соразмерное и не сообразное ни с чем количество беспечно развешанных и размещенных на различных вещичках, амулетах и сувенирах свастик — древнего индусского солярного знака. Помню, как молодые немецкие студенты и аспиранты, сурово воспитанные на демократических, антифашистских принципах, приверженцы всего прогрессивного и левого, с трудом привыкали в Москве к распространенному тогда в нашем артистическом кругу интересу к нацистской эстетике, символам и метафизике. Как они дружно вздрогнули и даже прижались друг к другу, когда обнаружили на стене моего дома мой же бестиарный портрет Гитлера. Ничего, подросли, посолиднели, обзавелись рабочими местами и кафедрами. Сами пристрастились к подобному же, к проблемам тоталитарных режимов, их проявлению и объявлению. Пишут работы по сравнительному анализу советской и фашистской эстетики. Да и время прошло, изменив привычные двумерные, впрочем, вполне извинительные для той поры подходы к этой проблеме. Все стало сложным, многомерным, почти заходящим себе самому со спины, почти себя за локти кусающим и самоотменяющим даже. Да так оно всегда и есть. Так оно есть и в наше время.