Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

До сих пор передо мной картина: П. Франк весь сжался, напряглись лица его помощников. Большой круглый стол, за которым мы только что вольготно разместились, вдруг оброс зубастыми углами. Он уже не объединял – его полированную поверхность рассек разграничительный ров.

Это было единственное в наших с П. Франком многолетних контактах столкновение. Помню каждое слово, произнесенное статс-секретарем, укоризненный взгляд. И пусть некоторой компенсацией за куда как неприятные минуты, доставленные ему, послужит констатация – мысль Франка о том, что обе стороны должны покидать переговоры с чувством исполненного долга, не пряча глаза от общественности, воспроизводилась мной при каждом удобном случае во внутренних дискуссиях с участием министра или руководителей более высокого ранга. Полагаю, не без последствий.

В момент безрадостной полемики со статс-секретарем боннского МИДа А. А. Громыко лежал больной на городской своей квартире. Он был трудным пациентом для врачей, вынуждая их судить о хворях лишь по температуре и пульсу.

– Какие новости?

– Не слишком вдохновляющие. Делегация ФРГ привезла поправок на несколько недель или даже месяцев новых переговоров. Франк добивался, чтобы мы приняли от него список боннских замечаний и дополнений к согласованным текстам и к предмету диалога как таковому. Я счел, что у меня нет полномочий на фактическое дезавуирование ранее проделанной работы.

Громыко приподнимается на подушках. Он принимает меня с А. Г. Ковалевым укрытый одеялом в постели. Вид у него нездоровый.

– Нельзя ли детальней? Это в самом деле сюрприз. Франк ссылался на Шееля, извлекая свои поправки? Как вы его поняли – основа, наработанная с Баром, правительством ФРГ принимается или отвергается? Может быть, оно само продвинуло «бумагу Бара» в прессу? Ковалев, каково ваше впечатление?

У Ковалева наготове нужные слова, чтобы сдержать эмоциональный перегрев. Он солидаризуется с моим решением не брать от Франка список пожеланий и поправок как единственно правильным для поддержания рабочего уровня переговоров.

– Шеель совсем не из простаков, – продолжает Громыко. – Решили действовать в обход, поискать слабину. Что-то мы упустили. Нарушение доверительности было сигналом.

И опять:

– Как вы аргументировали отказ принять бумагу Франка? Не думаю, чтобы Шеель со своей затеей вышел на меня. Но кто знает?

Дуэтом с Ковалевым в нюансах излагаем обмен мнениями со статс-секретарем ФРГ, обрисовываем атмосферу, в какой он совершался.

– Считайте, что доложили и что глава советской делегации вашу линию одобрил.

Громыко ухмыльнулся и присовокупил:

– В основном и главном… Где-то слог мог бы быть у вас менее изысканным. Но вы ведь оба выпускники Института международных отношений.

Уточняем график дальнейших переговоров. Министр исполнен решимости пренебречь советами эскулапов и мольбами жены – интересы дела выше температурных неурядиц. Кроме того, работа, этот эксперимент Громыко постоянно ставил и на себе, и на ближайших сотрудниках, – наилучшая терапия, почти не знающая противопоказаний.

29 июля наш министр восседает вместе с В. Шеелем за столом переговоров. Он избирает, думается, оптимальную для той конкретной ситуации методу наведения мостов, а также профилактики возможных недоразумений на будущее – отражаемые делегациями в своих протоколах ответы на вопросы, касающиеся в особенности прав и ответственности четырех держав, статуса послевоенных границ и эвентуального их изменения политическими средствами, объединения Германии.

Отдельные из тем, заметим, вводились В. Шеелем в дискуссию заново. Они требовали от советской стороны быстрой и деловой реакции, хотя по своей весомости не уступали многим проблемам, на осмысление которых ушли недели и месяцы. Рюдигер фон Вехмар, в то время заместитель спикера федерального правительства, справедливо отмечал, что «переговоры протекают трудно, по некоторым пунктам очень трудно». С учетом материи, иначе и не могло быть. За двенадцать дней, отмеренных на заключительный раунд переговоров, вряд ли кто-либо, кроме Шееля, смог бы достичь большего. Разве что Моисей, высекший из скалы воду.

Накал спал на природе. Громыко пригласил гостя побыть с ним наедине в загородном доме МИДа. Когда-то здесь жил председатель Коминтерна Г. М. Димитров. Просторное казенное здание, кои были понастроены в 30-х гг. под Москвой для высшего начальства. Но парк – лучшего и желать нельзя. Обширный, в меру ухоженный, примыкавший к заповедной зоне «Горки Ленинские». Ходи, дыши полной грудью и предавайся, как Пьер Безухов в «Войне и мире» у Л. Толстого, мечтам. Помните: «Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я!»?

Громыко подобрал подходящие темы и слова, чтобы убедить своего коллегу, который прибыл в Мещерино вместе с П. Франком, поставить во главу угла общую цель. Она, общая цель, позволит поймать попутный ветер в паруса и изыскать если не жемчужное зерно, то совместный знаменатель. Ласковое солнце, каким оно бывает на склоне лета в Подмосковье, настраивало на созидание.

В понедельник оба министра возникли перед нами посвежевшими и с просветленными лицами. Очень кстати. В тот день на столе лежали не фрагменты договоренностей, а концепции, характеризовавшиеся как пригнанными друг к другу гранями, так и неодоленными разногласиями.

Между тем В. Шеель не уставал черпать из домашних заготовок неудобья для Громыко и делал это непринужденно, с озорной миной. Мне, сидевшему рядом с министром, было заметно, как деревенеют пальцы его правой руки и с плотно сжатых губ сходит краска. Он не смотрит в сторону Шееля, погружен в самого себя, его занимает мысль, чем закруглить беседу, чтобы сохранить «дух Мещерино».

Самый простой маневр – озадачить заместителей глав делегаций, пусть они погуляют вдоль текстов договоренностей. Спор на их уровне легче притушить. Если высокий интерес того потребует, заместителей всегда можно подправить.

4 августа министры вышли на ключевую статью о послевоенных границах. И будто забылось сказанное прежде, не было разъяснений, которые Шеель очень хотел слышать от Громыко и, услышав, занес в протокол. Советский министр закусил удила. Голос – профундо. Поза – решимость показать, что бывал он в переделках и похуже.

Не успокаивает, что наша с П. Франком работа, выполненная накануне, получила одобрение. Ведь несчастливые мгновения застывают гораздо чаще, чем счастливые. Скорее бы кончалось перетягивание каната или опробование его на разрыв. Почему руководители не мыслят себя иначе как рыцарями, только закованными в принципы, а не в латы? И чем выше рангом, тем ярче призваны эти латы сиять.

«Не хвали день раньше вечера», – заметил Шеель, приветствуя советского министра за завтраком в ресторане «Россия» несколькими часами спустя.

За восемь дней переговоров состоялось 13 встреч в различном составе, поглотивших двадцать девять часов, но вечер пока не наступил. Наступит ли? Ответ зависел в какой-то степени и от нашего нового разговора с Франком, назначенного на послеобеденное время.