Piccola Сицилия - Даниэль Шпек

Обезумевшие от радости евреи трясли руки освободителям и обнимали их, а за углом трещали пулеметные очереди. В городе разыгрывались абсурдные сцены, которые не могли попасть ни в один пропагандистский фильм; немцы и итальянцы, сидя на проспекте Жюля Ферри за кофе со сливками, удивлялись, чего это женщины бегут по улице, да еще громко напевая. Свадьба, праздник обрезания? Кто-то опознал, что это сплошь еврейки. Только когда началась пальба, загрохотали взрывы, они поняли, что враг в городе. Одни вскочили и кинулись к своим войсковым частям, другие остались сидеть, допивая свой кофе, и без сопротивления сдались в плен. Для них война закончилась.

* * *

Началась неразбериха. Всюду огонь, перестрелки, стычки, сирены санитарных машин. В «Мажестике» царило настроение как на «Титанике»: сохранять самообладание до полного погружения. То, что Африканская кампания проиграна, все давно знали. Вопрос был один: закончится все Сталинградом или Дюнкерком – окажутся они в котле окружения или все-таки удастся уйти морем. Люди в форме бегали по коридорам, отдавая лихорадочные приказы; всё следовало правилам, которых придерживались до последнего. Мориц упаковал оборудование и письма Фанни в сумку для камеры. Отснятые и чистые пленки, штативы и кинокамеры, погруженные в ящик, уже были в холле. По пути вниз он видел, как два офицера СС выносили из комнаты, которая всегда строго охранялась, тяжелые ящики с боеприпасами. Самолично. Это было странно. Мориц удивился и решил, что в этих ящиках что-то другое, не боеприпасы. В холле кто-то сжигал списки имущества, конфискованного у местных. После войны вы все получите назад, как говорилось владельцам. Вашу мебель, ваши драгоценности, ваши картины. Теперь офицеры все грузили в транспорт, не стесняясь взглядов рядовых. До последнего патрона – да кому это надо. Но об отступлении так никто и не заикнулся. Оборона порта – вот как это называлось. Оборона аэродрома. Все стремились вырваться – на последнем корабле, улететь последним самолетом.

* * *

Вскоре Мориц уже сидел в конфискованном «ситроене», который мчался по городу мимо пустых кафе и суетящихся людей. В парке дю Бельведер солдаты сжигали свою форму. Мориц опустил стекло, чтобы сделать последний снимок. Теплый весенний воздух ударил в лицо. Свежий бриз с моря. Запах жасмина и дыма. Теперь, когда все заканчивалось, он мог полюбить эту страну.

* * *

Дорога к морю была еще открыта, однако артиллерийский обстрел с запада усиливался, и в порту поднимались клубы дыма. У них не было другого выхода, кроме как ехать прямо в гущу взрывов. На причале царил неописуемый хаос. В асфальте зияли глубокие воронки, краны и склады горели, повсюду убитые и раненые. Грузовое судно с развороченной палубой лежало на боку, как кит, выброшенный на берег.

Это был наш корабль.

Они понеслись дальше, в сторону Piccola Сицилии, к рыбацкому порту, который был пока не затронут бомбежкой. У причала уже стояли вездеходы и грузовики, рядом велись ожесточенные переговоры. Десятки тысяч, сотни тысяч франков быстро меняли владельца, поминутно поднимались цены, которые рыбаки требовали за перевоз до Сицилии – на утлых скорлупках, которым боязно было доверить свою жизнь. Американские самолеты, месье! Британские корабли! А у меня жена и дети! Немецкие и итальянские офицеры грызлись за последние места. На борт попадали лишь те, кто награбил денег, много денег. Высокие чины. Неразборчивые в средствах. Мориц видел, как перегруженные шлюпки выползают в море. Офицеры снимали форму, чтобы их не опознали с самолетов. Сколько их было – тех, кто мог выкупить себя, купить волю? Несколько десятков, может, сотен. На берегу толпились тысячи мужчин. Плохо вооруженных, исхудавших. Отличная цель для истребителей «спитфайр». Не лучше ли им отправиться в Италию вплавь?

* * *

Последним бастионом оставалась Эль-Ауина. Летное поле все было в воронках от бомб, выгоревшие скелеты самолетов чернели у разрушенной радиовышки. Но какие-то самолеты еще взлетали. Места в них распределялись строго по рангу. Штабной офицер, составлявший списки, был неподкупен. Мориц ждал два часа под жарким солнцем и смотрел на перегруженные «Юнкерсы Ju-52», которые тряслись по полю и взлетали, держа курс на север. Сколько из них разобьется и без «спитфайров» и американских «тандерболтов»? Они пришлют защитный конвой, так это называлось. В Сицилии уже поднимается эскадрилья истребителей.

Выкликнули и его имя. Мориц едва мог поверить своему счастью. Его киносъемки ставились выше, чем его воинское звание. Без него как человека могли бы обойтись, но в качестве сопровождающего отснятого киноматериала ему позволено было сесть в последний самолет. Чем я заслужил?

* * *

Незабываемое: взгляды остающихся товарищей, когда он обернулся в люке самолета со своей фотосумкой на плече. В их юных лицах не было зависти, одно лишь отчаяние. Он сел, пристегнул ремень и выглянул в иллюминатор. Парни стояли на разрушенной взлетной полосе и смотрели на последний самолет. Морицу захотелось снять это – кадр, который вместит все, что он чувствовал в эти недели: осознание поражения, затерянность под чужим солнцем. Но он не извлек камеру из сумки. Он не хотел ввергать своих товарищей в еще больший стыд, снимая их отчаяние. Последний снимок он не сделал.

* * *

Моторы уже работали, когда к самолету подкатил открытый «мерседес». Молодцеватый офицер СС выпрыгнул из машины и помахал пилоту. Короткая взволнованная перепалка со штабным офицером. Это странно, и вот уже солдаты выгружают из автомобиля шесть ящиков из-под боеприпасов. Штабной офицер подал знак пилоту, и люк снова открыли. Двое солдат втащили на борт тяжелые ящики. Из кабины вышел пилот. Вы с ума что ли все посходили? У нас уже перегруз! Офицер СС поднялся на борт и настаивал на отправке. Я не смогу взлететь, машина переполнена, протестовал пилот. Офицер СС протянул ему бумагу: приказ фюрера. Против этих слов все были бессильны – пилот, штабной офицер… и два пассажира, которым пришлось покинуть самолет. Один уступил место эсэсовцу, второй – его грузу. Фильмам Морица позволено было остаться на борту. Министерство просвещения и пропаганды, адрес известен, доставим, будьте спокойны!

* * *

Мориц стоял на взлетном поле, когда «Юнкерс Ju-52» покатился к взлетной полосе. Солдаты рядом молчали. Теперь и он стал частью кадра, который не снял. Внезапно один из солдат отделился от толпы, отшвырнул оружие и побежал за самолетом. В отчаянии он вцепился в шасси, когда машина уже ускорялась. Она тяжело оторвалась от земли, затем снова царапнула бетон и мучительно медленно стала подниматься. Пилот покачал крыльями, чтобы стряхнуть непрошеного пассажира. Мориц и другие смотрели, как парень загребает ногами, повиснув под брюхом самолета, медленно летящего к морю. В какой-то момент, когда тело на фоне неба уже слилось с самолетом, он сорвался и рухнул вниз. Глухой удар о землю, солдат остался лежать неподвижно. Никто не сказал ни слова. Санитары не побежали к нему.

* * *

Лучше уж к англичанам. Это ближе к родине. Они хотя бы хорошо обращаются с пленными. Мориц не хотел этого слышать. Плен был ему глубоко противен. Немецкий офицер не сдается. Он думал о Фанни. Он стремился только к ней. Унижение плена страшило его меньше, чем перспектива больше не увидеть Фанни. Штабелируйте мешки с песком, быстро! Все куда-то побежали, офицеры выкрикивали команды, и несколько отчаянных уже разворачивали полуразрушенную зенитку в сторону дороги, откуда ожидались танки. Бессмысленное сопротивление неизбежному.