Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Стефан Кларк

IV

Берти описал свою первую встречу с Леоном Гамбеттой своему телохранителю Ксавье Паоли, который позже процитировал его: «Он [Гамбетта] казался таким вульгарным и был так небрежно одет, что я подумал: действительно ли это человек, который обладает такой непреодолимой властью над людьми?» Берти судил обо всех по внешности – так, ему казалось, судили и о нем самом, – и отношения с Гамбеттой сложились не с первого взгляда.

Леон Гамбетта был членом парламента от двадцатого округа Парижа (одного из беднейших в городе). Сын бакалейщика, он одевался, как бывший студент-интеллектуал, кем, собственно, и являлся. Обладая врожденной неряшливостью, Гамбетта выделялся и весьма заметным физическим недостатком – в детстве он лишился глаза в результате поражения металлическим осколком, когда наблюдал за работой точильщика ножей.

Но, несмотря на свою внешность, Гамбетта был признан самым влиятельным человеком во Франции. В разгар осады 1870–1871 годов он покинул Париж на воздушном шаре, чтобы представлять город в парламенте, находящемся в изгнании. Убежденный республиканец, теперь он стал неутомимым политическим брокером, определявшим курс развития Франции в сложный постимперский период. Разъезжая по стране со своими зажигательными речами, он сумел сплотить республиканский электорат и победить на парламентских выборах в начале 1876 года, фактически лишив президента Мак-Магона и его союзников любых надежд на возвращение к монархии. После того как Мак-Магон попытался использовать свои президентские полномочия и распустить новый парламент, Гамбетта снова вышел на трибуну, и республиканцы одержали еще более убедительную победу в октябре 1877 года, максимально ослабив позиции роялистов. Этот одноглазый, одетый как пугало политик стал великим архитектором мирного перехода к стабильной Третьей республике, и Берти изъявил желание встретиться с ним.

6 мая 1878 года, через три дня после выступления Берти на банкете, эти люди были представлены друг другу, и их беседа продолжалась, как отметил британский репортер, «довольно долго», хотя «Парижский курьер» четко обозначил «три четверти часа». Они согласились с тем, что Британия и Франция должны объединиться в своем недоверии к немцам. «Гамбетта объяснил свои идеи и проекты, – рассказывал Берти Ксавье Паоли, – и ясность его ума, широта его взглядов и обезоруживающее красноречие заставили меня забыть разочарование от его физического облика. Я был покорен, как и все остальные».

Гамбетта тоже, казалось, подпал под обаяние английского принца, и это лишний раз доказывало, что Берти действительно был единственным человеком в Британии, если не во всем мире, кто мог находиться в дружеских отношениях со всеми актерами на нестабильной, конфликтной политической сцене Франции. Лишь немногочисленные ультранационалисты, которые до сих пор таили обиду на англичан за сожжение Жанны д’Арк и высылку Наполеона Бонапарта на остров Святой Елены, оставались невосприимчивы к чарам Берти.

В июле 1878 года, на Берлинском конгрессе, Британия заключила мирное соглашение с Турцией, по которому получила Кипр в обмен на союз с турками. Это, в свою очередь, разозлило французов, увидевших в строительстве новой британской военно-морской базы угрозу своему господству в восточной части Средиземного моря. Англо-французские отношения были настолько напряженными, что лорд Лайонс, британский посол в Париже, предостерег Берти от возвращения в Париж. Прежде Берти игнорировал бы эти советы только потому, что негоже лишать себя праздника, но теперь его решимость приехать и продемонстрировать свою поддержку Exposition – «великому делу мира» – можно было рассматривать как политическое решение. Похоже, он пришел к осознанию того, что самые достойные правители Франции – это не обязательно хозяева роскошных замков.

Берти выразил желание снова встретиться с Гамбеттой в июле, на этот раз в одном из его излюбленных «притонов», «Кафе Англэ». Там у них состоялась еще одна дружеская беседа, и они обсудили среди прочего вечную идею entente cordiale[258] и задумали строительство туннеля под Ла-Маншем[259]. После этого лорд Лайонс направил доклад в Лондон, заявив, что Берти «показал себя на высоте». Другими словами, Берти оказался главным переговорщиком Британии, вступившим в тесный контакт с самым влиятельным политиком Франции.

Берти продолжал диалог с Гамбеттой и даже приглашал обтрепанного республиканца в шикарные дома своих друзей-роялистов. В марте 1881 года они встретились на обеде у маркиза де Бретейля, депутата-роялиста, который позже поделился своими впечатлениями, объявив, что у Гамбетты была «тяжелая, вульгарная походка» и казалось, что он «растекается на сверкающем полу нашей гостиной, как нефтяное пятно на куске шелка». (Никакого снобизма, в самом деле!) На этот раз речь снова зашла о необходимости дальнейшего сближения с Англией, хотя основное участие Берти в разговоре свелось к возвращению его в русло привычных поверхностных тем – так, он сказал Гамбетте, что Франции следовало бы избавиться от своего посла в Лондоне, потому что тот «живет со своим поваром».

Но только в октябре 1882 года, всего за два месяца до преждевременной смерти Гамбетты в возрасте 44 лет[260], состоялась знаменитая и самая душевная встреча английского принца и выдающегося парижанина. Бывший британский республиканец, сэр Чарльз Дилк, теперь заместитель министра иностранных дел, был в прекрасных отношениях с Берти, и это он организовал обед в ресторане «Мулен Руж» на Шоссе д’Антен (не путать со знаменитым одноименным кабаре). Обед прошел в приятной атмосфере, и Берти решил, что Гамбетте стоит познакомиться с одним из его ближайших друзей, роялистом и солдатом Гастоном де Галифе, который до сих пор был известен в Париже как «убийца» коммунаров. Берти пригласил Гамбетту в «Кафе Англэ», где обычно ужинал Галифе.

По понятным причинам Галифе и Гамбетта не стали закадычными друзьями, но Галифе оставил нам восхитительную в своей беспристрастности запись беседы между Берти и Гамбеттой.

Берти спросил, почему французские республиканцы с таким упорством отстраняют от политики роялистов-аристо-кратов, таких как Галифе. Гамбетта ответил, что «нет больше никакой аристократии во Франции. Есть только герцоги, у которых нет армии, чтобы вести за собой». (Звучит как насмешка в адрес Галифе.) Гамбетта добавил, что у французской элиты «нет желания трудиться. Они просто дуются. Это их любимое занятие». Тут Берти, должно быть, вспомнил своих брюзжащих друзей вроде Генриха Орлеанского, которые все эти годы смиренно наблюдали за тем, как рушатся их надежды на возвращение к власти.