Пробужденный - Коллин Хоук

Когда с едой было покончено, Амон внимательно меня осмотрел, по-видимому, счел состояние удовлетворительным – и принялся раскланиваться с доктором Хассаном. Заслышав, что мы уезжаем, тот немедленно повернулся к помощнику:

– Себак, вас не затруднит найти группу, у которой мы сегодня ведем экскурсию, и попросить их немного подождать?

– Конечно, Осаар.

И доктор Дагер, проворно вскарабкавшись на дюну, скрылся из глаз. Амон перевесил мой рюкзак себе на плечо и приобнял за талию, готовясь показывать дорогу.

В груди заворочались тревожные предчувствия. Когда мы сидели у костра, сумка стояла в опасной близости к доктору Дагеру – и я не могла поклясться, что при осмотре найду все вещи на своих местах. Однако проверить это прямо сейчас было невозможно, так что мы с Амоном сердечно распрощались со старшим археологом и направились прочь.

По дороге я раздумывала, как далеко нам нужно отойти, чтобы вызвать песчаный вихрь, – и сможет ли Амон вообще его вызвать, учитывая приключения предыдущего дня. В голове гудели десятки вопросов, не предназначавшихся для чужих ушей, – поэтому пока я терпеливо раскладывала их по категориям, стараясь не упустить ничего важного.

Мы отошли уже на добрый десяток метров, когда доктор Хассан настиг нас еще одним вопросом – вопросом, от которого мы застыли как вкопанные.

– Давно ли ты пробудился, Великий?

Едва царь Геру закончил говорить, толпу всколыхнул испуганный ропот. Одни восклицали, что принцев нужно спасти любой ценой, другие возражали, что их следует принести в жертву. Одна из цариц, сидевшая на троне в глубине помоста, зарыдала и упала на колени; две другие с плачем склонились к подруге.

Толпа начала теснить цепочку солдат. Люди размахивали руками и из последних сил напрягали голос, пытаясь перекрыть всеобщий гвалт, – но трое царей оставались безучастны к их возмущению. Исполненные скорби, они неотрывно смотрели на плачущих жен – а затем перевели взгляд на сыновей, которые тихо совещались между собой.

Наконец побратимы шагнули к помосту, где стояли их отцы, и сын Геру громко обратился к толпе:

– Мы согласны умереть, чтобы жила наша родина. Если отцы нас благословят, мы исполним просьбу грозного бога Сета.

На площади воцарилась мертвая тишина. Несколько долгих мгновений никто не мог проронить ни слова – а потом люди вновь разразились криками протеста и слезами.

Геру положил руку на плечо сыну.

– Я не могу просить тебя о такой жертве. Лучше самому пережить тысячу смертей, чем похоронить единственного сына. Нет, – и царь, повернувшись к толпе, возвысил голос: – Я спрашиваю вас, мой народ! Должны ли мы покориться этим безумным требованиям? Позволим ли богу Сету лишить нас будущего?

И хотя несколько перепуганных человек продолжали настаивать, что жертва должна быть принесена, большинство ответили возмущенными возгласами. Египетский народ не желал расставаться со своими принцами.

– Решение принято, – веско объявил Геру, когда шум стих. Царица Омороза на подгибающихся ногах подошла к мужу, и тот мягко отер ее слезы. – Мы найдем другой выход.

Три царицы заключили сыновей в объятия, и семьи принялись совещаться. За беседой никто не заметил, как из-за храмовых занавесей показался верховный жрец Рунигура. С каждым шагом его зловещее песнопение становилось все громче. За ним тянулась толпа жрецов, но это были не привычные народу священнослужители. В пустых глазницах клубилась непроглядная тьма, и даже шаги их были выдержаны в едином ритме. В руках каждый держал острый нож – и эти ножи поднялись, как один, стоило им приблизиться к царским семьям.

Какая-то женщина в толпе разразилась истошным криком, когда Рунигура вскинул руки, и вокруг него начало сгущаться облако черного дыма. Лицо жреца исказилось в гримасе, и ярко-голубое небо скрылось за неестественно темными тучами, в одночасье поглотившими солнце.

– Дурачье! – проревел Рунигура голосом, который перекрыл бы грохот тысячи барабанов, – и поселил трепет в каждом сердце. В храмовую плиту у его ног ударила алмазная молния, и сквозь черты жреца проступило чье-то чужое лицо. – Теперь вам не избежать моего гнева! Я дал вам шанс доказать свою верность, и вы меня предали. Знайте, что я все равно заберу жизни ваших юношей, а вы втридорога заплатите за нанесенное мне оскорбление!

И Рунигура, вцепившись скрюченными пальцами себе в глаза, с диким хохотом вырвал их из глазниц. Затем он яростно сжал кулаки, а когда снова раскрыл ладони – с них сорвались две алые молнии, напоминающие змей с распахнутыми пастями. Не успел никто сделать и шага, как они огненными зигзагами бросились к стоявшим поодаль царевичам – сыновьям Нассора и Халфани.

Побратимы не удержались от крика, когда молнии впились в их тела и, вздернув в воздух, с нечеловеческой силой швырнули о стену храма. Онемевшие от ужаса родители бросились к принцам, а сын царя Геру выхватил меч и одним прыжком настиг нечестивого жреца. Когда-то мирный храм, знавший только молитвы и песнопения, наполнился звоном оружия, предсмертными стонами и запахом крови.

– Почему? – в отчаянии закричал сын Геру, прежде чем поразить жреца своим клинком. – Мы столько лет чтили Сета! Мы были готовы принести жертву! Зачем ты так?

В пустых глазницах Рунигуры металось багровое пламя.

– Хаос, – ответил он со змеиной улыбкой. – Когда-то египтяне были диким, могущественным племенем, но я приручил вас, словно домашний скот, и развратил сытостью и покоем. Двадцать лет изобилия превратили вас в изнеженных слабаков. Настало время возложить Египет на алтарь. Я брошу в огонь ваше бесполезное мясо, и эта жертва станет достойным концом некогда достойного народа!

Сын царя Геру больше не мог выносить эти речи и всадил меч в грудь предателя – но тот лишь обхватил лезвие голыми руками и зашелся в приступе булькающего смеха.

– Рунигура был просто сосудом, – прохрипел одержимый, падая на колени. – Он сослужил мне верную службу, но его место займут другие, – и жрец сделал знак, чтобы сын Геру склонился к нему поближе. – Возрадуйся, юный принц, ибо ты своими глазами увидишь закат известного тебе мира. Вы трое – ключи, что рано или поздно придут в мои ладони и склонят головы перед моей мощью.

На лице царевича отразился ужас, и Рунигура, оскалившись в улыбке, повалился на пол. Солдаты наконец расправились с одержимыми жрецами и бросились на помощь сыну Геру, но в том уже не было нужды. Рунигура доживал свои последние мгновения, и принц опустился рядом с ним на колени, чтобы лучше расслышать предсмертные слова жреца.

– Что ты хочешь сказать? – спросил он, хватая Рунигуру за тунику. – Зачем тебе мы с братьями?

– Думаю, ты скоро узнаешь это сам, – просипел жрец, касаясь окровавленными пальцами лба принца. В этот миг к ним подошел Геру, и покрытые пеной губы Рунигуры снова изогнулись в улыбке. – Ты не уйдешь от моей мести, царь. Теперь я заберу жизни не только принцев, но и всех юношей Египта!