Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

Давид видел, как его отец протянул руки старшему дозорному. Прежде чем тот успел связать его, откуда ни возьмись появился Петр и выхватил меч у дозорного, собираясь защищать своего Учителя, но тот остановил его:

– Брось меч, Петр! Ты не сможешь пойти туда, куда иду я.

В это время один из римлян заметил в кустах Давида и попытался схватить его за шкирку, но мальчик вырвался, оставив ему свою одежду, и, нагой, скрылся за оливами…

– Краснее он вряд ли станет, – заметил Лонгин, указывая на лезвие меча, которое юноша держал над огнем.

Это замечание оторвало Давида от воспоминаний, он увидел, что Фарах уже стоит возле Лонгина, готовая вставить ему между зубов кожаный ремень. Юноша тут же вспомнил, чего от него ждут, вытащил раскаленный меч из костра и присел на корточки возле трибуна. Потом он долго смотрел ему в лицо и в конце концов заявил:

– Мой отец не умер, мать сказала тебе, где он скрывается, и ты меня отведешь к нему, ведь так?

Пораженная услышанным, Фарах посмотрела на Лонгина, а тот, глядя юноше в лицо, ответил:

– Да, именно это она мне и поручила.

– А чего же ты мне об этом ничего не сказал?

– А ты бы поверил словам палача?

Повисшее за этим молчание обязывало юношу ответить. Фарах чувствовала, как от ярости кровь закипает в жилах Давида. Она боялась, что может произойти нечто ужасное, ведь юноша был вооружен, а мужчина, которого он ненавидел, лежал связанный перед ним, и с ним можно было делать все что угодно.

– Куда ты меня ведешь? – мрачно спросил он у Лонгина.

– В Сринагар, что расположен в Индии.

– Так он там скрывается?

– Учитель не скрывается, тем более там, раз он не скрывался в Палестине, где проповедовал. По словам Иосифа Аримафейского, он продолжает там свое дело. Там он уже окрестил тысячи людей, жаждущих истины.

– Как можно утверждать, что проповедуешь истину, если она основана на лжи? – возмутился Давид. – Его апостолы не знают, что он все еще жив и что живет он на земле, а не на небе, как они об этом всем говорят. Они верят в то, что он воскрес!

– И у них есть все основания в это верить! Твой отец превозмог смерть!

– Это аримафеец превозмог смерть, – поправил его юноша. – Он вытащил моего отца из забытья благодаря своему искусству врачевания.

– Это твоя версия происшедшего, мой мальчик. Тебя там не было, а Анна Аримафейская была. Она сообщила мне, что ее муж два дня и две ночи не отходил от Учителя, но ему все не удавалось оживить его. На рассвете третьего дня она застала Иосифа спящим на земле, возле тела Иешуа, и убедила мужа пойти домой поспать, чтобы восстановить силы. Когда же они вернулись туда на следующее утро, гробница была пуста.

– И что же? Это как раз и говорит о том, что двух дней и двух ночей его стараний хватило, чтобы воскресить отца.

– По словам Иосифа, лишь Дух Божий может оживить того, кто находится в таком состоянии.

– Вранье! – выкрикнул юноша, держа раскаленный меч в руке.

Переживая все сильнее и сильнее, Фарах почувствовала, что ей пора вмешаться.

– Дай мне меч, Давид! Ты не можешь это сделать.

– Наоборот, – возразил Лонгин, – теперь он полностью готов к этому. Да и я тоже.

Кивком он подбодрил юношу. Жар исходил от раскаленной стали, и этот меч скорее напоминал орудие пытки, а не исцеления. Не отводя взгляда от Давида, центурион крепко сжал зубами кожаный ремень, который всунула ему в рот Фарах. И тут Давид сел Лонгину на ноги и приложил раскаленное лезвие к его боку.

Приглушенные крики Лонгина и конвульсии, сотрясавшие его, сопровождал запах паленой плоти. При этом юноша ни на миг не отвел взгляда от лица человека, который распял его отца. И пока меч оставлял дымящийся оттиск на животе ветерана, его полные слез глаза не отрывались от глаз юноши, который был отдан под его опеку.

Для Лонгина эта боль была способом покаяния в ожидании столь желанного дня, когда он будет прощен. Но что это могло значить для Давида?

– Давид! – завопила Фарах, хватая его за руку. – На счет «три»!

«На счет три… три… Давид… вид… вид…» – откликнулись эхом соседние склоны.

Находящийся в долине Савл натянул поводья, останавливая коня. Он приложил руку ребром ко лбу и стал всматриваться туда, откуда, как ему показалось, донеслись крики. Он заметил два силуэта на скалистом плато примерно в миле от них.

– Туда! – крикнул Савл.

Не теряя ни секунды, он пришпорил коня и пустил его галопом.

Ощутив прилив энергии, которую они, казалось, окончательно утратили, римские всадники последовали его примеру, безмерно радуясь тому, что наконец-то закончится это преследование.

Когда Давид и Фарах заметили, что к ним устремилась целая ватага всадников, их охватила паника. Лонгин был без сознания, так что защитить себя могли лишь они сами. Но как?

«Твой самый страшный враг – это страх, – учил Давида Шимон. – Трус умирает тысячу раз, храбрец – лишь один».

Давид повернулся к Фарах и велел ей спокойно, но твердо:

– Развяжи Лонгина и положи меч возле его руки.

– Но… он же без сознания! – промямлила она.

– Пока без сознания. Я буду сдерживать их, пока ты будешь приводить его в чувство. Делай, что тебе говорят! Ну-ка!

Давид схватил лук с колчаном и занял позицию за скалой. Он поплевал на острия двух стрел и вставил их в тетиву одну возле другой.

Веревки, которыми Фарах привязала центуриона к дереву, дымились, пока она разрезала их все еще раскаленным мечом. Он, не приходя в себя, тут же упал на землю, словно тряпичная кукла. Юная египтянка принялась трясти его, пытаясь привести в чувство…

– Лонгин! Лонгин, очнись!

Но это был напрасный труд.

Натянув тетиву, Давид рискнул выглянуть из-за своего укрытия. Светящее ему в спину солнце давало ему преимущество перед противником. Ослепленные его лучами преследователи не могли видеть летящих в них стрел.

Юноша не мешкая прицелился.

Казалось, солнечный свет заранее обагрил кровью доспехи преследователей.

Первая стрела просвистела у уха Савла, а вторая попала в живот одному из всадников, и лошадь тут же сбросила его на землю.

Будучи не в состоянии растормошить трибуна, Фарах принялась нещадно хлестать его по щекам с криками:

– Ты очнешься или нет? Вставай! Ради всех богов! Иначе они убьют Давида.

А в это время сын Иешуа выпускал стрелу за стрелой, не давая отдыха своим ослабевшим от усталости пальцам. Одни стрелы ранили всадников, другие – их лошадей, но ни одна не попала в Савла, чей щит был буквально изрешечен.