Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны - Поль Фор

Разумеется, рыбаки не брезговали также раковинами морских ежей и ракообразных. Останки этих даров моря нередко находят в гротах, где в конце XIII века до н. э. охотно селились беженцы, — например, в Акротири и Апокороне на Крите, на Кикладах и Родосе. Гомер уверяет, что уже тогда существовали страстные любители устриц, и даже в штормовую погоду моряки ныряли за этим изысканным лакомством («Илиада», XVI, 745–748). Однако в целом его произведения доказывают две несомненные истины: во-первых, морские животные в меру своей съедобности служили пищей только беднякам, а во-вторых, греки, будучи прирожденными обитателями суши, сами опасались прожорливости рыб и ракообразных. Большинство микенцев наверняка не умели плавать. В отличие от сирийцев, которые приносили рыбу в жертву, сами ее не употребляя, греки иногда ее ели, но в жертву не приносили никогда: их боги предпочитали тучное мясо обильных гекатомб. Икра лобана, подсушенная на солнце, копченая, соленая, спрессованная, играла ту же роль, что ныне — черная, и носила, вероятно, азиатское название tarikhos. Ее использовали как средство, возбуждающее страсть.

С особой страстью ловцы Эгейского моря охотились за двумя видами хищных моллюсков — пурпурницей и багрянкой. Из Mureux trunculus или brandaris, точнее, из маленькой железы «цветка», находящегося на самом кончике моллюска, добывали каплю белесоватой жидкости, которая, смешавшись с сотнями подобных капель, а также солью и уксусом, приобретала на солнце сначала желтый, потом ярко-красный, багряный и, наконец, пурпурный цвет. Именно этот пурпур, наложенный в несколько слоев или концентрированный, считался самым лучшим красителем для роскошной одежды, для росписи слоновой кости и драгоценных пород дерева. Прилагательное роригеуо, роригеуа, «пурпурный, пурпурная» полностью и в сокращенном виде четырежды встречается на табличках из Кносского дворца. Дело в том, что Крит вел широкомасштабную ловлю пурпурниц в заливах Гераклейона, Малии, Мирабелло, в бухтах и у соседних островков Итаноса, на острове Куфонизи и значительной части южного побережья между мысом Гудурас (античный Эритрейон, или Красный мыс) и мысом Сидония. Местами кучки сломанных или раздавленных раковин обнаруживаются поблизости от вырубленных в скале больших водоемов. Критским морякам удалось обеспечить себе эксклюзивное право ловли, консервацию в садках и, наконец, обработку пурпурниц во многих уголках Киклад, на Кифере и на побережье Пелопоннеса по соседству с Монемвазией (античный Миноа).

В октябре и апреле ловля пурпурниц приводила к ожесточенным, если не сказать кровавым состязаниям с участием военных эскадр. Последние вступали в дело хотя бы для того, чтобы очистить греческие воды от финикийских кораблей. В те времена финикийцы из Сидона, Тира и Дора лучше всех окрашивали ткани. Их промышленное превосходство привело к тому, что все оттенки пурпурного цвета получили название «феникс».

Множество кузовов колесниц в Кноссе красили в алый или пурпурный цвет, ponikiya, или ponikea. На одной из табличек, где речь идет о поставках тканей, красильщица также названа ponikeya (KN, Ln 1568).

До классической эпохи настоящий пурпур ценился на вес серебра, поэтому страны победнее пользовались преимущественно лиловым или фиолетовым красителем, полученным из желез багрянки, другого моллюска, похожего на крупную улитку винного оттенка. Из водорослей получали еще одну краску, aroa, красную, добытую из фуксии, на табличках сокращенно обозначали phu.

На земле рыбаки располагали вершами и садками, где могли какое-то время хранить живую добычу. То, что не жарилось, не варилось, не обменивалось и не распределялось на месте, шло в засол. Известно, что на всем низменном побережье Греции имелись солончаки, и торговля солью являлась одной из самых крупных статей дохода. Вероятно, уже с микенской эпохи помимо икры под названием tarikhos, о которой мы уже упоминали, существовала соленая приправа типа рассола, garos. Это нечто вроде распространенного в Юго-Восточной Азии соуса ноук-мама. Готовили его так внутренности крупной рыбы (скажем, макрели или скара) раздавливали, добавляли к ним анчоусы и всякую мелкую рыбешку, все вместе пропитывали солью и на пару месяцев оставляли вялиться на солнце. В римскую эпоху эта приправа получила название garum, а на средневековом Западе — гарон.

В ненастное время моряки превращались в собирателей моллюсков и полудрагоценных камней. Последние они поставляли резчикам печатей. На многих побережьях к югу и юго-востоку от вулканического Санторина в корзины собирали серую пемзу или приносимые морем обломки камня с высоким содержанием железа. И то и другое использовалось не менее чем в двух десятках ремесленных промыслов, медицине и домашнем хозяйстве.

Другие довольствовались грабежом обломков кораблекрушений. Право собственности на находку уже существовало. Кое-кто, уподобляясь знаменитому Навплию, сам устраивал крушения к собственной вящей пользе. Легенда гласит, что, когда после взятия Трои греческий флот подплывал к Каферийскому мысу (к югу от острова Эвбея), не в меру изобретательный отец столь же ловкого Паламеда разжег ночью огромные костры на скалах, в результате чего разбилось немало ахейских кораблей. Сколотив таким образом состояние, Навплий и сам, по-видимому, разделил участь ахейских мореходов. Ведь должна же была, в конце концов, восторжествовать мораль?

Берега, как мы видели в главе о жителях цитаделей, в хорошо организованных государствах охранялись даже в конце XIII века до н. э. Так, за побережьем Мессении надзирала береговая стража, расставленная из расчета: пять человек на километр. Ей вменялось в обязанности сообщать в столицу, Пилос, о появлении любого подозрительного судна. Табличками 657 начинается такими словами: «Наблюдатели обеспечивают защиту прибрежных районов. Гарнизон Малея в Овитносе…» Далее следуют имена офицеров и инспекторов, общая численность личного состава, отметки об изменениях в гарнизоне. В других табличках, по-видимому, выражается беспокойство из-за увольнений, самовольного отбытия с места службы, неоправданных перемещений. По меньшей мере 30 человек из разных точек побережья были отправлены в Плеврон. В каждой группе назначали ответственное лицо, следившее за постоянным присутствием своих людей, являвшихся не только стражами, но и гребцами, ereta. В крупные города тревожные вести передавались посредством оптической сигнализации — разложенных на вершинах гор костров, а также с помощью гонцов. И можно не сомневаться, что тогда, в конце XIII века, на море отнюдь не было спокойно. Наши собственные раскопки показали, что все пещеры-убежища на северо-западном побережье Крита спешно заселялись как раз в это время.

После уничтожения большей части организованного и дисциплинированного флота, доставившего войска в Троаду, море оказалось в руках нескольких авантюристов — скорее пиратов, чем торговцев. Они промышляли тем, о чем постоянно напоминается в «Одиссее»: налетами на плохо охраняемые берега и грабежом. Вспомним: «Ветер принес нас ко граду киконов, Исмару (на побережье Фракии к северо-востоку от Фасоса. — П. Ф.). Град мы разрушили, жителей всех истребили, жен сохранивши и всякого рода сокровищ награбивши много, стали добычу делить мы…» («Одиссея», IX, 39–40).