Песок под ногами - Татьяна Успенская

Улица пуста как смерть: ни прохожих, ни автобусов. Лишь фонари солдатами застыли в ровном строю у её домов.

И прошло с тех пор много дней. Он жил и не жил, ничего не замечая. Но вот маму положили в больницу.

Всё началось раньше, со смерти отца. В тот слякотный весенний день, когда отец умер, Глеб думал, что не выдержит. Оказывается, тогда он ещё не понимал простого слова «никогда», не понимал ежедневного пожизненного отсутствия отца. Он словно постарел, и как-то странно, сразу, изменились вкусы и привычки. Теперь он не мог слышать, когда вслух читают книги, спешил выключить радио и телевизор, если передавались главы из повестей и романов, не мог видеть шахмат, в которые они часто играли с отцом, разлюбил мясо, запечённое в яйце с мукой, потому что они оба с отцом любили его. Он сам не знал, что с ним стало, но восходы и закаты, цветы и воскресенья вызывали в нем теперь гнетущее чувство. Труднее всего было рядом с матерью. Он не мог спокойно видеть её жалобных глаз и старался прийти домой попозже. Как бы поздно ни вернулся, мать не упрекала его, улыбалась, ставила перед ним еду и, как прежде, начинала рассказывать о своём дне. Он внимательно слушал, в самом деле пытаясь вникнуть в подробности, кивал ей, понимая, но её голос вызывал боль, и Глеб ждал, когда же, наконец, она замолчит. Потом мама спрашивала, что слышно у него. Он каждый раз терялся: начнёт рассказывать, а мать будет жечь его горячечным взглядом — искать в нём черты отца и прятать от него слёзы. Не было в Глебе сил переносить это, помочь матери он не мог и потому, отделываясь общими словами, жаловался на обилие заданий перед экзаменами и удирал делать уроки. Уроки он делать не мог — голос отца, лицо отца, их общие вечера и воскресенья, прогулки и шахматные бои проявлялись чем дальше от смерти, тем отчётливее… Оказывается, какое сильное прошлое!

И так получилось, что оно пришло — самое настоящее одиночество, о котором он так много трепался в восьмом и девятом классах, трепался, зазывая его: хотел удивить Дашу. Никогда не думал, что можно так непоправимо остаться совсем одному. И тут маму положили в больницу.

Первый свет утром зажигал теперь он. Вечерний свет зажигал он. И тушил свет вечером он, погружаясь в темноту.

Кончается десятый класс. Конечно, приходится заниматься, и контрольные решать приходится, но лёгкость, с которой он занимался раньше, ушла, и как-то надоело учиться. А самое главное — неизвестность: куда поступать?

Теперь, когда мама заболела, его день был весь в бегах. Только кончался последний урок, Глеб торопился домой. Подогревал бульон, сваренный накануне вечером, лил в термос, в компрессную бумагу заворачивал куриную ногу или кусок вываренного мяса, в пакет складывал салфетки, мытые яблоки, вычищенные морковки, наскоро ел и ехал к матери в больницу. По дороге можно было учить уроки, потому что ехать приходилось далеко, в другой конец Москвы, от «Автозаводской» до «Речного вокзала». Но странно, даже история не читалась, даже любимые книжки казались надуманными. Глеб ощущал себя в замкнутом железном кольце, в круге, через который не мог увидеть и услышать людей.

К матери в палату всегда входил в одно и то же время, в половине пятого.

— Наконец-то, — встречала его мать. — А я уже волновалась. Газ выключил? Заказ на завтра сделал? Кира Викторовна тебе отложит самое лучшее. Попроси у неё икры. И тебе хорошо, и мне врачи велели. — Мать лежала на высоких подушках. Лицо у неё было обычное: любящее, с устремлёнными на него глазами. — Ты говорил, она язык обещала. Знаешь, язык нужно варить долго, это тебе не парная курица. Включи на маленький огонёк и делай себе уроки. Врачи велели мне есть овощи. Вымой капусту, мелко нарежь, а морковь и свёклу натри. Только соли не клади, нельзя. Половину съешь сам, вторую принеси.

Глеб сел, и мама тут же крепко сжала его руку. Не отрываясь, смотрела пронзительными глазами.

— Потерпи, сын, самое главное — переливание крови, оно проводится по системе. Потом я быстро пойду на поправку. Вот что значит быть химиком. Ну, а ты что решил? — Её рука чуть дрогнула, и Глеб понял: она хочет, чтобы он, как и отец, пошёл в МАИ. Конечно, испытывать самолёты она ему ни за что не разрешит, но ей нужно, чтобы он делал то же дело, что и отец. Отец читал лекции в МАИ, и его там наверняка помнят. Его любили. Хорошо будет учиться в доброжелательной атмосфере. Всё это Глеб сказал про себя за маму, мама ничего не сказала, но, несмотря на то что он ощущал мамину горячую руку и знал её мысли, он снова, как в метро, почувствовал себя в железном кольце, в намертво очерченном круге. — Успеваешь делать уроки? — спросила мать. — Или весь вечер готовишь еду? Ты уж потерпи, сын, скоро выйду и создам тебе условия для занятий. Только очень прошу: ешь нормально, слышишь?

Глеб вдруг понял: маме его обед вовсе не нужен. Хитрая мама, хочет, чтобы у него каждый день была горячая еда.

— Уроков много задают? — спросила мама, и снова он ничего не ответил. Мама стала весело рассказывать, как вчера после него пришли к ней с работы её аспиранты, как развлекали её анекдотами и как они все смеялись, даже медсестра прибежала. Глеб вглядывался в красивое мамино, незнакомое ему лицо, пытаясь понять: а она как себя ощущает сейчас, она сейчас одна или с ним?!

Наконец он приехал домой. Войдя в дом, долго не зажигал свет — темнота не пугала его, наоборот, соответствовала тому, что было в нём. Тёмная передняя, с таинственно притихшими предметами, — он сам.

Не зажигая света, протянул руку к телефону, ощупью, привычно набрал номер.

Ответил её голос.

— Даша! — позвал. — Не клади трубку. Послушай. Я хочу сказать, в восьмом классе я всё время врал насчёт одиночества. Я сейчас…

Даша положила трубку.

Он хотел сказать Даше, они должны быть вместе, потому что она, Даша, тоже любит его. Он знает это, и никто, даже сама Даша, не может отобрать у него этого знания, как не может отобрать того, единственного, взгляда, благодаря которому он заново начал жить.

Да что же он медлит? Он должен объяснить Даше, как они нужны друг другу! Он не будет больше ей звонить, он придёт к Даше домой. Сколько раз в восьмом классе ходил вокруг её дома! А теперь не вокруг дома станет болтаться, а поднимется к ней. Куда она денется из собственного дома?

Раздался звонок. Этот звонок был так неожидан, что Глеб вздрогнул. Второй раз зазвонил телефон. Осторожно, точно лягушку, взял Глеб трубку.

— Алло.

Секунда тишины, и Шурин быстрый голос:

— Здравствуй. Я узнала, маму положили в больницу. Ты же не умеешь готовить. Давай помогу. Я здесь рядом, около тебя. Не думай, я ничего не хочу, я по-дружески.

Как же обрадовался Глеб, услышав Шурин голос! Неловко придерживая плечом трубку, потянулся к выключателю, включил свет. Да, да, сейчас он перестанет быть один. Почему он должен избегать Шуру? В чём Шура перед ним провинилась? В том, что он стал встречаться с ней? Он не думал, что так получится. А какое дело до этого Шуре? Шура поверила ему. Хочет он этого теперь или нет, но они теперь близкие люди. Может же существовать обыкновенная дружба между мужчиной и женщиной, разрушающая одиночество?