Раскрутка - Андрей Троицкий

– Теперь пошел вон, – приказал он художнику. – Падаль.

Когда тот выполз из палатки, Таран глянул на Радченко.

– Ты басни сочиняешь, а вместо тебя страдают посторонние люди, – сказал он. – Запомни сразу и навсегда. Мужики тут честные, работящие. Они не любят художественный свист. Если уж станешь что о себе рассказывать, говори правду. Понял?

Дима молча кивнул.

– Благодари судьбу, что ко мне попал, а не утонул в болотах, – продолжил Таран. – Кстати, ты в шахматы играешь?

– Второй разряд, – похвастался Радченко.

– Отлично, – кивнул хозяин. – А то здешние парни в основном режутся в секу и буру. А я в эти игры столько лет играл, что они мне давно поперек яиц. Теперь шахматы подвигаем. Кроме того, в моей артели сейчас людей не хватает. Четверо убыли в самое неподходящее время. В бессрочный отпуск ушли. Такие дела. А тут дел подвалило выше крыши. И еще подвалит. Только успевай поворачиваться. Для начала будешь на подхвате у Федосеича. А потом другую работу подберем. К холодам, как море и лиманы начнут замерзать, закрою все процентовки и отслюнявлю столько целковых, сколько заработал. Без обмана.

Радченко молча кивал головой, будто соглашался. Задерживаться тут до холодов в его планы не входило, можно намылить лыжи хоть завтра же. Словно угадав его мысли, Таран заявил:

– Бегать не советую. Потому что отсюда только два пути. Или в болото, на корм головастикам, или обратно. Местности ты не знаешь, далеко не уйдешь. Тебя вернут. А за побег выдеру ползарплаты. Кроме того, испортишь отношения с моими парнями. Им не нравится, когда работяги на лыжи встают. Если случится вторая попытка… Что ж, тогда не обижайся. Ни на бога, ни на меня. Потому что предупрежден. Завтра жду тебя в это же время.

– В шахматы поиграем?

– Нет, я все-таки хочу услышать правду. Кто ты такой, с какой ветки свалился. И так далее. Со всеми остановками.

* * *

Ольга Петровна видела из окна второго этажа, как возле дома остановился темный «лендровер», с водительского сиденья выбрался щуплый мужчина в мятом плаще поверх костюма. Он посмотрел на небо, горестно покачал головой – видимо, отметил про себя, что зарядивший дождик – это надолго. Отсюда, с высоты, хорошо видна большая плешь, замаскированная жидкими прядями волос, зачесанными с боков на макушку. Мужчина передвигался мелким гусиным шагом, ставил ноги елочкой, будто боялся потерять равновесие и упасть.

Это был Иван Егорович Товстун, человек с широкими полномочиями, порученец и доверенное лицо одной важной шишки, которая держала всю Рублевку и чье имя здесь не принято было произносить вслух, особенно на ночь глядя. Товстун медленно поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Ольга Петровна, не ждавшая гостей, вбежала в спальню, сбросила халат и, пока порученец барабанил в дверь, успела надеть светлую блузку и темные брюки. Когда замок щелкнул и дверь распахнулась, Товстун уже потерял остатки терпения, но уходить не собирался.

– Стучу, стучу… – Он шмыгнул носом и растянул в улыбке тонкие бесцветные губы. – И ни ответа, ни привета. Добренький вам денечек. Хорошо выглядите.

– Господи, если бы я знала, что это вы, бежала бы побыстрее, – соврала Ольга Петровна. – Проходите.

Товстун не нуждался в приглашениях. Он скинул у двери тяжелые ботинки с толстыми каучуковыми подметками, пожаловался на погоду, которая, как всегда, не балует, и на свой радикулит, который еще хуже проклятого дождя. Прошел в гостиную и, развалившись в кресле у камина, отказался от чая или рюмки коньяка.

– Разговорчик у меня минутный, – сразу предупредил Иван Егорович. – Не задержу. Короче, тут небольшая заминочка с вашим платежом за охрану вышла. Все граждане, проживающие у нас, вносят плату за год вперед. А вы помесячно. Так вот, просрочка уже полгода.

– Какой пустяк, я заплачу. – Ольга Петровна подумала, что Товстун не за этим пришел и вообще ему до фонаря всякие там платежи и прочая ерунда. – Не беспокойтесь, на этой неделе внесу плату.

– Да, да, – рассеянно кивнул порученец. – Но пока охрана с вашего дома снята. Это так, к сведению. Я, собственно, по другому вопросу. У вас с супругом сейчас идет развод, дележ имущества. Я-то знаю, что это – долгая песня. Сам разводился, господи, столько хлопот. Врагу не пожелаю. И сколько будет тянуться эта канитель – неизвестно. Может, квартал, может, год или того дольше.

– Да, это долгая песня, – кивнула Дунаева, пытаясь догадаться, куда клонит этот субъект и зачем, собственно, пожаловал.

– Вот и я про то же – долгая песня. Пока на дом покупатель найдется, пока сделку будете заключать. Вы же с мужем поровну делите имущество? Ну, вот. Словом, все это время вы собираетесь жить тут, в этом доме? Так я понимаю?

– Вы всегда все понимаете именно так, как нужно, – отвесила неуклюжий комплимент Дунаева. – И входите в положение.

– Но не в этот раз. – Товстун сделался грустным, будто его только что оскорбили в лучших чувствах. Он назвал имя своего благодетеля и покровителя, сказал, что именно он прислал Ивана Егоровича на эти переговоры и добавил: – Вы же не станете отказывать этому человеку? И я говорю – ему не надо отказывать. Нельзя. А просит он об одном маленьком одолжении. И не только он, многие жители нашего поселка просят об этом. Чтобы вы, ну, пока тянется вся эта бодяга с разводом и дележом, пожили где-нибудь… Ну, в другом месте.

Дунаева оказалась не готова к этому пассажу, не сразу нашлась с ответом.

– Это наш дом и наша земля, – твердо ответила она. – И я буду жить здесь, сколько захочу.

– В этом поселке не селятся всякие там артисты и куплетисты. – Товстун, кажется, ожидал именно этого ответа. – Таковы правила. У артистов – своя вотчина. А здесь живут самые солидные и самые уважаемые люди этой страны. Сюда нельзя прийти с мешком грязных денег и стать собственником дома и земли. Существует некий ценз. Ваш муж был большим бизнесменом, не более того, просто бизнесменом. Но у него были связи, общественное положение. Поэтому вы здесь. Теперь о его бизнесе и связях надо говорить в прошедшем времени.

– Это не меняет дела.

– Это многое меняет. – Губы Товстуна сделались серыми, глаза сузились в злом прищуре. – Но сейчас речь не об этом. В Интернете появились всякие скабрезные статейки о вас и вашем брате, который убивал женщин. Я не знаю, правда все это или ложь. Не знаю и знать не желаю. Но люди, ваши соседи, многие жители поселка, того мнения, что вам лучше уехать. На то время, пока ваш дом не будет продан. Они не хотят жить с вами по соседству. Не хотят вас видеть. И мой, – Товстун снова помянул имя своего благодетеля, – очень об этом просил. В ваших же интересах пойти навстречу людям.

– Я никуда отсюда не уеду. – Голос Дунаевой оставался спокойным. – Так и передайте жителям поселка. Или объявление на воротах повесьте. Крупными буквами: «Дунаева здесь жила и будет жить дальше».

– Жаль, что не смог вас убедить. – Товстун поднялся, вышел в прихожую и, присев на стул, стал натягивать свои башмаки. – Со мной всегда так: не умею людей уговаривать. Растяпа – одно слово. Потому что всегда напрямик говорю. Другой бы на моем месте навел тень на плетень. Ля-ла, три рубля… Целую серенаду спел. А я – напрямик. Все как есть выкладываю. Только учтите, что охрана с дома снята. Камеры наблюдения не работают. Если, не дай бог, что случится… Ну, мало ли… Сами знаете, времена неспокойные. Если что – я вас предупреждал. И предостерегал.