Блюз черных дыр и другие мелодии космоса - Жанна Левин

Робби Фогт подытоживает:

– Они обязательно обнаружат гравитационные волны. В этом нет никаких сомнений, но это уже будет не мое открытие. Я узнаю о нем из газет.

Я ни о чем не жалею. Ни о чем. Раны затянулись. Для меня эта история осталась в прошлом. Теперь у меня новая работа. В сфере национальной безопасности. Но я не наемный работник. Я свободен. Я сам выбираю, чем мне заниматься. Я больше не государственный служащий. Когда я делаю доклад на совещании в Вашингтоне, я могу позволить себе сказать то, что ни адмиралы, ни генералы позволить себе не могут. Я могу говорить все, что думаю. И это чертовски потрясающая возможность для 85-летнего мужчины.

Калтех был моим домом. Он был тем местом, с которым меня многое связывало. Он был мне и семьей, и домом. Печально, что больше я не часть Калтеха. У меня было много неудач, но всякий раз рядом оказывался кто-то, кто помогал мне в сложных ситуациях. Когда меня уволили, то есть. когда мне пришлось уйти. или как это назвать. Мне было очень обидно. Это было ужасно. но в нужный момент нашлись люди, подставившие мне плечо. Каждый раз, когда в моей жизни намечались изменения, находился человек, проявлявший ко мне участие. В этом я везунчик.

Так сложилось, что я верю в ядерное разоружение, но, среди прочего, занимаюсь и ядерным оружием. Если когда-нибудь наша страна и мир в целом решат разоружаться, то я именно тот, кто в этом поможет. Мы были против распространения ядерного оружия. Я не сторонник нулевого решения. Я всегда говорил, что немного оружия надо все-таки оставить. Полностью избавиться от ядерного оружия никогда не удастся, потому что люди никогда не будут полностью доверять друг другу… Но если сократить его до нескольких десятков единиц, то людям не удастся с его помощью уничтожить Землю. Сейчас, имея четыре тысячи единиц ядерного вооружения, вы можете сделать планету непригодной для жизни, и я боюсь, что в мире найдутся сумасшедшие, которые могут начать ядерную войну. Но если у них не будет четырех тысяч единиц оружия, если у них останется только двадцать четыре, то они смогут уничтожить один город, а это еще не конец. Это очень плохо, но это не конец. С четырьмя же тысячами возможен конец жизни на Земле. Я хочу предотвратить это. Я наиболее эффективен в качестве эксперта. Все знают, что я выступаю против ядерного оружия. Я борюсь за то, во что верю.

За два месяца до этого Фогт отменил нашу встречу, сославшись на проблемы со здоровьем. До меня дошли слухи, что он был в Афганистане и его конвой попал в засаду. Он сделался мишенью из-за своих работ над ядерным оружием. Его ранили во время атаки, и он перенес несколько неудачных операций – кажется, в области позвоночника… может, осколок?

“Я обязан этой стране. Эта страна была благосклонна ко мне. Она была ко мне гораздо добрее, чем та, где я родился”.

Мы стоим возле корпуса LIGO и не спешим прощаться. Стоим, переминаемся с ноги на ногу. Из старых деревянных дверей один за другим выходят люди, косятся в нашу сторону. Мне машут в знак приветствия, но не говорят ни слова, потому что видят рядом со мной Фогта. Он-то как раз говорить хочет. Хочет рассказать о своей новой работе и о том, почему опасается за судьбу этой страны. Он не нуждается ни в моем одобрении, ни в моем согласии. Я не высказываюсь относительно разоружения или Афганистана. Мое мнение не играет сейчас никакой роли. Я просто слушаю. Я не проронила ни одного лишнего слова. К концу нашей многочасовой беседы я совершенно обессилела. И заметила, что вовсе не хочу возражать этому полному противоречий человеку. Даже не рассказала ему о своих политических предпочтениях, хотя у меня они не те, что у него. (Это для меня весьма необычно.) А также задалась бесполезным вопросом, не заинтересуется ли после этой встречи Агентство национальной безопасности моей электронной почтой.

Фогт еще пару лет оставался членом сообщества LIGO, хотя, возможно, и ощущал себя уже не у дел. Бэриш не возражал против его ухода. Он говорит сейчас: “Фогт просто не мог не быть лидером. Возможно, я бы тоже не смог”. Рай надеялся исправить положение. Он и три директора-преемника в знак признательности за ту роль, которую Фогт сыграл в сложный для проекта период, несколько раз пытались уговорить его возглавить работы в одной из обсерваторий.

Мы с Раем обедаем. Сидим вдвоем неподалеку от LHO в павильоне, где легко разместились бы шестеро. Рай рассказывает о своей последней встрече с Роном Древером. Бэриш, вступивший в должность директора проекта, тут же отменил запреты, касавшиеся Рона, и предложил ему присоединиться к работе в LIGO: Бэриш хотел рассеять атмосферу враждебности. Древер согласился, стал приходить на совещания, размышлять о вкладе, который могла бы внести в проект его собственная лаборатория. Но он в основном молчал, наблюдал за происходящим со стороны – словно бы сопровождал друзей во время прогулки.

На совещании научного сообщества LIGO, проходившем весной 2008 года в Пасадене, Рай заметил отсутствие Древера. Оказалось (и это обеспокоило Рая), что его давно никто не видел. Тогда Рай решил навестить Древера в его доме в Калтехе. Открыв дверь, он очутился среди куч книг и мятой одежды. Им все-таки удалось отыскать в этом хаосе крохотный закуток, где оба и устроились: Рон – в удобном кресле, Рай – на жестком стуле. Эти подробности имеют значение. Речь по обыкновению в основном шла о LIGO. Но потом Рай вслух заметил, что его шотландский коллега явно себя плохо чувствует. Спустя примерно час он опять спросил Рона о его здоровье. Тот, как будто впервые услышав этот вопрос, встревожился. Рай тоже разволновался.

Рон выглядел растерянным и забывчивым. Он, несмотря на уговоры Рая, отказался показываться врачу, посетовав, что врачи дорого обходятся. Рай сказал с грустью: “Парень остался в этой стране в одиночестве. Он так и не женился. Не завел друзей. Сидит один в своем захламленном доме. И на работу ему больше не выйти”.

Голдрайх рассказывает, при каких обстоятельствах он видел Рона Древера последний раз: “В конце концов мне пришлось посадить его на самолет и отправить к его брату. У него развилась деменция”. Голдрайх бормочет эту фразу еле слышно, то ли сожалея, что произнес ее, то ли горюя о самом этом факте. “Я купил ему билет и проводил в аэропорт Джона Кеннеди. Посадил на ближайший самолет. Это было очень печально”.

Когда, в 1997 году, у Рона спросили его мнение о LIGO – полномасштабный детектор тогда еще не был построен, – он сказал, что эта история может иметь два различных финала. Либо LIGO будет иметь ошеломительный успех, либо окажется пустой тратой денег.

Во время всей истории с Древером Кип сохранял с ним дружеские, хотя и несколько напряженные отношения. Он всегда относился к Рону, как к техническому гению. (Рай вспоминает один очень показательный эпизод. Пока Кип производил утомительные, многостраничные вычисления, Рон представил свое схематичное решение той же задачи. Рон не мог выполнять формальные математические вычисления, но каким-то образом умудрился увидеть решение “в мысленных картинках”, и это потрясло Кипа до глубины души.) Рон, пока позволяло здоровье, бывал на совещаниях группы Кипа, но затем его дезориентация проявила себя в полную силу. Несмотря на многолетнюю конфронтацию, Кип со всеми сохранил хорошие отношения. И он, и Робби Фогт – редкие гости в кампусе, но их визиты туда всегда выливались в долгие прогулки и долгие дружеские беседы.