Думай медленно – предсказывай точно. Искусство и наука предвидеть опасность - Филип Тетлок

Это подразумевает, что суперпрогнозисты могут иметь неожиданное преимущество: они не эксперты и не профессионалы, так что в каждый прогноз вкладывают очень мало своего эго. За исключением редких обстоятельств — как, например, когда Жан-Пьер Бюгом отвечает на военные вопросы — они не привержены рьяно своим суждениям, и потому им легче признать, что прогноз отклонился от правильного курса, и подправить его. Это не означает, что суперпрогнозисты совсем не вкладывают в прогнозы свое эго. Им важна репутация в среде товарищей по команде. И если титул «суперпрогнозист» становится частью представления о себе, приверженность делу растет очень быстро. В то же время их ставки на самооценку гораздо ниже, чем у аналитиков ЦРУ и прославленных экспертов, которые рискуют репутацией, что помогает им избежать недостаточной реакции, когда появляется новое свидетельство, требующее обновления прогноза.

Чрезмерность

Представьте, что вы стали частью некого эксперимента по студенческой психологии. Исследователь просит вас прочитать информацию об одном человеке. «Роберт — студент, — говорится в ней. — Он занимается около тридцати одного часа в неделю». Когда вы прочитали, вас просят предсказать средний академический балл упомянутого студента. Оснований для вынесения суждения у вас мало, но количество часов, которое он уделяет занятиям, соотносится с вашим представлением о хорошем студенте, поэтому вы предполагаете, что его средний балл достаточно высок.

А вот другая ситуация: Дэвид — пациент психотерапевта, который сексуально возбуждается от жестоких садомазохистских фантазий. Вопрос: какова вероятность, что Дэвид окажется растлителем малолетних? И снова вы обладаете совсем малым количеством информации, но то, что есть, соответствует вашему стереотипу о растлителях малолетних. Так что вы отвечаете, что вероятность значительна. А теперь представьте, что я даю вам больше фактов о Роберте. Что, если я скажу вам, что он играет в теннис три или четыре раза в месяц? И что самые долгие его отношения продлились два месяца? Измените ли вы свое мнение о среднем академическом балле Роберта?

Вот еще информация о Дэвиде: ему нравится рассказывать анекдоты. Однажды он повредил спину, когда катался на лыжах. Изменит ли это вероятность того, что он растлитель малолетних?

Возможно, вы сейчас думаете: «Дополнительная информация не имеет отношения к вопросу. Я ее проигнорирую». И правильно сделаете. Она была тщательно отобрана на предмет полной нерелевантности.

Но в то же время такая нерелевантная информация нас смущает. В 1989 году я провел исследование, основанное на работах психолога Ричарда Нисбетта. Случайно отобранным участникам давались либо минимальные факты, либо они же плюс дополнительная информация, и после этого их просили угадать средний балл Роберта и оценить вероятность того, что Дэвид является растлителем малолетних. Как и ожидалось, те, кто получал нерелевантную информацию, теряли уверенность. Почему? Когда у вас нет никакой информации, кроме той, что подходит под имеющийся стереотип хорошего студента или растлителя малолетних, сигнал воспринимается как сильный и ясный — и наше суждение его отражает. Но при добавлении дополнительной информации мы начинаем видеть Роберта и Дэвида как людей, а не как стереотипы, что ослабляет уверенность[136].

Психологи называют это эффектом разбавления, и, учитывая, что сами стереотипы — источник предубеждения, можно было бы сказать, что их разбавление только к лучшему. И да, и нет. Да, возможно бороться огнем с огнем, а предубеждением с предубеждением, но эффект разбавления все равно остается предубеждением. Что тут происходит? Люди основывают суждения на обрывке информации, который считают полезным. Затем они сталкиваются с очевидно нерелевантной информацией — белым шумом, — которую, безусловно, должны проигнорировать, но не делают этого. Они дают ветру сдуть себя, оказываясь во власти случайного порыва не имеющей отношения к вопросу информации.

Такое «сдувание ветром» — чрезмерная реакция, распространенная и дорогая ошибка. Взгляните на типичный день биржевого рынка. Объем и волатильность торгов ошеломляют. Причины их сложны и представляют собой предмет множества исследований и обсуждений, но похоже, что как минимум часть объяснения заключается в чрезмерной реакции участников торгов на новую информацию[137]. Даже Джон Мейнард Кейнс — возможно, он и не говорил те знаменитые слова, но уж точно побуждал людей менять мнение в свете изменяющихся фактов — чувствовал, что

«Многие инвесторы двигаются от акций к акциям или от паевого фонда к паевому фонду так, словно выбирают и отбрасывают карты в игре кункен», — заметил принстонский экономист Бертон Малкиел[139]. И расплачиваются за это. Многие исследования показали, что те, кто чаще торгует, получают худшую прибыль, чем те, кто придерживается старых добрых стратегий «покупать и держать». Малкиел процитировал одно исследование шестидесяти шести тысяч американских семейств за пятилетний период в 1990-е годы, когда рынок имел ежегодную прибыль 17,9 %. Семейства, торговавшие больше всего, имели прибыль только 11,4 %[140]. В торги вкладывалось много денег и усилий, и в то же время люди, которые ими занимались, получили бы большую прибыль, если бы потратили это время, например, на игру в гольф.

Как и в случае с недостаточной реакцией, ключ здесь — в приверженности, а в данном случае — в ее отсутствии. Участники торгов, которые постоянно продают и покупают, не имеют ни сознательной, ни эмоциональной привязанности к своим акциям. Они ждут, что какие-то из них упадут, и без сожалений с ними расстаются. Метафора Малкиела точна. Они привязаны к своим акциям не сильнее, чем игрок в кункен — к картам, которые держит в руке, отчего столь чрезмерно и реагируют на информацию, очевидно имеющую «эфемерный и незначительный характер».