Зак и Мия - А. Дж. Беттс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама открывает упаковку.
– Даже тортик не такой, как раньше.
– А ты сама какой была раньше?
– Я была… самой обычной.
– Это ты-то обычная? – я смеюсь, вспоминая слова Шаи. – Тебе нравилось в школе?
– Больше, чем на заправке.
– А какой у тебя был любимый предмет?
– Биология.
– Ничего себе. А в чем ты была на выпускном?
Почему-то мне рисуется синий бархат и огромный цветок в волосах.
– Я не попала на выпускной, потому что уехала рожать тебя.
Значит, не было синего бархата, а была только беременная девочка в родительской машине. Они втроем поехали в Перт, чтобы никто не знал о позоре. Чтобы начать в другом городе с чистого листа. И вот так появилась я.
– А что стало с Крисом из «Магны»?
– Я десять раз тебе рассказывала.
– Значит, я не помню. Расскажи опять.
Она ковыряет тортик вилкой и не смотрит на меня.
– Он обещал, что увезет меня с собой. Но сам просто уехал и больше не возвращался.
Представляю ее, юную, на заправке, как она стоит и ждет. С секретом, который меняет ее тело. С разбитым сердцем и чувством беспомощности. Стоит, смотрит на дорогу и рассыпается на части.
– А Бонни и Клэр тебя не поддерживали?
– Они ничего не знали. Я даже перед отъездом ничего не сказала.
– Почему?
– Мне было стыдно.
– Ты стыдилась беременности?
– Нет, своей фантазии. Придумала себе сказочную жизнь со сказочным принцем, да так в нее и не попала.
Тортики с миндальной стружкой, «Кока-кола», длинные тексты песен, мечты о лучшей жизни, надежда уехать далеко-далеко. Вот она, сидит передо мной, бывшая девочка-подросток, которой просто хочется любви, и поэтому она боится быть собой, быть несовершенной, проигравшей, стыдной. Испуганной. Бегущей прочь.
Зачем мы вечно от чего-то убегаем?
– Ты не скучаешь по друзьям отсюда?
– Сколько воды утекло. Эх, лучше бы мы взяли пирожные «ежики».
– Ты не жалеешь, что родила меня?
– Нет, Мия. Мы про это тоже говорили!
А я, выходит, опять не услышала. Неудивительно: с момента, когда она заставила меня носить брекеты в начальной школе, я любые ее слова считала враждебными по умолчанию. Тебе нужны брекеты, чтобы зубы не остались кривыми, как у меня! Полгода споров, и я проиграла. И больше ничего не слышала. Погладь одежду! Сделай уроки! Выпрями спину! Не бросай школу! Не встречайся с этим мальчиком!
А потом вдруг: Режьте ногу, только спасите мою девочку!
Это значило, что она меня любит. И боится потерять.
– Я ничего не помню. Расскажи опять.
Бумажный пакет с двумя «ежиками» трясется над приборной доской. Город остался далеко позади, и тут мама внезапно чертыхается.
– А я вообще заплатила за бензин?
Я вспоминаю заправку: мама прислоняется к машине, мама разговаривает с бензоколонкой.
Я смеюсь.
– Нет.
– Твою мать.
Она прикусывает язык и смотрит на меня чуть виновато, но не разворачивается.
– Остановимся на обратном пути.
Мы обе знаем, что этого не будет. Ни ей, ни мне не захочется побывать там снова. И тут меня осеняет:
– Ролл с курицей! Я уломала Зака съесть один. Вдруг рецидив из-за него?
– Не может быть.
– Но я даже не знаю, что туда кладут, а у Зака огромный список запрещенной еды, и не надо было…
Мама кладет мне руку на плечо.
– Мия, дело не в глупом ролле.
Моя слеза бежит по ее пальцам.
– А если в нем? А если это из-за меня?
– Ты ни при чем.
– Он мой друг, – говорю я. Он мой лучший друг.
– Значит, не отпускай его.
Овцы поглядывают на нас, не прекращая щипать траву. Небо обесцвечивают сумерки. Мама заглушает мотор.
«Добрая олива! Оливковая ферма и контактный зоопарк». Стрелка указывает на въезд. Потом будет еще одна, указывающая путь к лавке и загонам с альпаками. А дальше висит знак «Входа нет: жилая часть». За этим знаком – дом. Внутри – спальня с оранжевыми шторами.
Но я никуда сейчас не пойду. Я смертельно устала. Конечности как ватные – я не смогу дойти, даже если попробую.
– Мия.
– Иди без меня.
Вот бы сидеть в автобусе и думать обо всем этом в прошедшем времени. Или лететь в самолете где-то высоко, в другую жизнь, где все легко.
Мама включает радио. В динамиках шипение, потом находится станция и звучит голос под акустическую гитару. Что-то такое напевала Бекки, когда красила детскую. От такого подкатывают слезы, даже если не понимаешь слов.
Во мне ни капли смелости. Зачем я приехала к Заку, если меня разбирает на части даже песня?
Мама гладит меня по спине и тоже плачет. В ней тоже слишком мало смелости.
Сумерки съедают остатки света. В сгустившихся тенях я различаю парня. Он заходит в загон, разбрасывает корм, вокруг толпятся козы. На вид он старше Зака, и волосы у него темнее. Эван? Я его видела всего однажды.
Он вдруг отталкивает в сторону назойливую козу и вытирает слезы рукавом. Черт. Ему тоже не хватает смелости.
Нас встречает Бекки. Ее светлые волосы стали длиннее, и за них держится смешной детский кулачок. Бекки целует меня в щеку и говорит, что я хорошо выгляжу.
– Это Стюарт, – говорит она и машет нам пухлой детской ручонкой. Я пожимаю ее. У мальчика глаза как у Зака, но скорее голубые, чем серые.
– Такой хороший, – улыбаюсь я. Бекки поворачивается к малышу:
– Ты у меня получился хороший, слышишь?
Она ведет маму в свободную комнату, где они оставляют чемодан.
– Хотите его подержать?
Мама издает умиленные звуки, как и положено, когда держишь малыша. Расспрашивает, сколько ему месяцев, какой у него был вес при рождении, сколько он спит, и чуть покачивает его, когда Бекки ведет ее в детскую.
Я остаюсь в гостиной, завороженная искорками в камине. Дрова трещат, и языки пламени поглощают все на своем пути. Бьются в огнеупорное стекло. Сердятся, что их заперли.
В детской Бекки разговаривает тихо, но я все слышу.
– В первый раз он хорошо держался… после рецидива даже еще лучше… но в этот раз как будто сдался.
– В каком смысле?