Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я. - Кристиан Диор

Но как объяснить клиентке, что на неприметное маленькое платьице нужно столько же затрат, как и на вечернее платье, столь эффектно драпированное?

После установления цен, крещения коллекции, заключительных примерок наступает последний вечер, обычно продолжающийся за полночь, и мы его называем «ночь перед битвой». Нервы на пределе, все держатся за счет возбуждения, и в последние часы, предшествующие церемонии, возникают две противоположные тенденции. Первая – склонность к истерике: люди убеждают себя, что ничего еще не готово, все никуда не годится и приближается катастрофа. Другая – оптимизм, или здравый смысл, или, по крайней мере, фатализм, потому что уже слишком поздно что-либо менять.

Вечером перед показом я прошу некоторых друзей побыть со мной, это меня успокаивает. Они приходят ко мне в студию и усаживаются на табуреты или стулья. Ярко горят лампы рядом с зеркалами. Прибывают вышивки для последних платьев. Манекенщицы, ошалевшие от усталости, спешно примеривают их и медленно кружатся под лучами прожекторов, как бабочки, попавшие в световой круг.

Свет жжет нам уставшие глаза. Я вижу, что моя Рене немного ослабела; ее улыбка становится все более вымученной.

Но нужно еще исправить последнюю деталь, и она, как и я, держится. Но вот вколота последняя булавка, и Рене уходит.

Ее заменяет Клер. Она снова в свадебном платье, эта роль доверяется ей уже несколько лет подряд, и я надеюсь, что она будет ее исполнять, пока не станет бабушкой.

Клер – воплощение невесты. Затем мы просматриваем так называемые платья последнего часа: их судьба решилась после генеральной репетиции, чтобы подчеркнуть господствующую линию либо заполнить номер, которого не хватает. Эти платья – настоящее чудо. Некоторые из них были придуманы накануне вечером и уже готовы на следующее утро вопреки всему. Думаю, трудились все работницы мастерской, чтобы создать это чудо!

Наконец наступает очередь платьев, которым дан последний шанс. Входит Виктория, готовая к битве. То, как она преподносит спорную модель, подтверждаем, что она поклялась вернуться с триумфом. Уверенно, немного презрительно улыбаясь, с дерзким, особенно современным видом она совершает быстрый полуоборот, решив покончить со всеми нашими колебаниями.

Любимая манекенщица Диора Рене в приталенном платье в стиле new look, Париж, 1955. Фото – Майк де Дюльмен

Свадебное платье от Диора, 1955

Но проходят часы, и усталость побеждает. Мы измучены, мы чувствуем почти отвращение, но вынуждены держаться до последнего платья. По кругу разносят бутерброды и пирожные, мы передаем друг другу бокалы с красным вином.

Это один из редких моментов, когда блаженное состояние рождается от опустошения, от бесконечных сомнений, от радости чувствовать себя среди соратников по работе. Произносятся самые главные слова, мы наслаждаемся дружбой, несмотря на жуткую усталость. Но не все закончено, надо посмотреть еще несколько моделей – всегда найдутся такие, – и все продолжают работать.

К трем часам утра мы наконец расстаемся с поцелуями. Беспокойство не исчезает, но совесть спокойна, мы сделали все, что могли.

Пробуждение, всегда для меня тяжелое, этим утром кажется легким, несмотря на затянувшиеся накануне бдения. Я хочу рано приехать в Дом моды. Во время показа зимней коллекции стоят замечательные августовские дни. На улицах – парижское лето.

Сначала я останавливаюсь и осматриваю фасад особняка, через час за ним начнется удивительное действо. Но нетерпение тянет меня в пустой демонстрационный зал, где еще нет гостей, о чем свидетельствуют ряды свободных стульев. Они стоят тесными рядами и будто в ожидании трутся друг о друга своими позолоченными ножками. К счастью, очень много цветов. Я их очень люблю и пользуюсь случаем, чтобы расставить их как мне хочется: здесь прошу поставить розу или гвоздику, там убираю испачканное кресло и поднимаю с ковра забытую нитку. Робер де Моссабре проходит через зал и рассказывает мне последнюю драму, которая заставила его изменить весь план размещения.

Я успокаиваю его и иду в бутик.

Там тоже всю ночь шла работа. Уходя из Дома на рассвете, я видел набросок того, что готовилось, дал несколько советов и пытался ободрить. Сейчас помощники уже все там, тревожно ждут мою реакцию. Как и с цветами, я прошу изменить некоторые мелочи:

– Здесь недостаточно цвета!

– Выложите побольше шарфов!

Стараясь ничего не пропустить, хожу по магазину и делаю замечания:

– Переставьте этот манекен, он загораживает витрину с перчатками…

– Почему поставили темное платье у входа? Замените его светлым.

Я стараюсь повсюду внести праздничное оживление. Показ коллекции – это праздник, все вокруг должно сверкать и лучиться весельем и фантазией. Все должно благоухать.

– Распылите побольше духов!

И вот уже девять часов. Через окно я вижу улицу и каштаны, освещенные солнцем. Вдоль тротуаров начинают выстраиваться автомобили, собираются в группки гости, друзья встречаются и окликают друг друга. Обмениваются приветствиями, смеются и, наконец, решаются войти. Все эти симпатичные гости любезно встали пораньше в это летнее утро, когда в воздухе веет отпусками, чтобы присутствовать на показе моей коллекции. Я им очень признателен, но, боже мой, как я их боюсь!

В студии мне остается только посмотреть три или четыре модели, в которые с шести часов утра мастерицы вносили поправки. Это обычно либо пальто, созданные в дополнение к платью, либо пресловутые бальные платья, вышитые как всегда с опозданием. Работа помогает мне скоротать время, отделяющее меня от ужасного момента, когда мне придется предстать перед моими критиками. Все кончено. Отныне я больше ничего не смогу изменить.

Самый первый гость, войдя в зал, не ведая, запускает сложный механизм, который остановится только в конце показа.

В кабинах, предупрежденные шумом и стуком двигаемых стульев, начинают волноваться манекенщицы:

– Они уже входят?!

Между залом и кулисами, каков бы ни был спектакль, возникает одинаковое волнение, которое передается от одних к другим. Но до того как появляется этот контакт, оба лагеря наблюдают друг за другом. А я, оставшись один, задаю себе вопросы: «Достаточно ли я внес нового? А будут ли носить мои новинки?

Достаточно ли эффектных моделей в коллекции?»

Честно говоря, я не знаю. Самое строгое и самое переменчивое в мире жюри, модное жюри, собирается ниже этажом, чтобы прибыть на мой судебный процесс. Признают ли меня виновным? В любом случае, теперь я вне игры. Слово за моими манекенщицами, сейчас они выступают в качестве адвокатов. У моих платьев задача сделать их как можно более красивыми и, значит, более красноречивыми. В некотором смысле они свидетели защиты. Прекрасно понимая, в каком волнении я нахожусь перед судом присяжных, друзья приходят меня подбодрить. Поскольку они и сами в жуткой тревоге, улыбки, которыми мы обмениваемся, никого не обманывают.