Последнее прибежище негодяя - Галина Владимировна Романова

– А что потом?

– Потом, когда Горячев засветился, входящим в соседний подъезд в день убийства, я начал думать иначе. Начал думать, что все это его рук дело. Он крал информацию. Когда подумал, что его вычислили, попытался избавиться от главной обвинительницы – Соседовой. Потом долги… Он решается убрать деда, чтобы завладеть квартирой и…

– Нелепо, не находишь? – перебил его Востриков и сгреб указательным пальцем три треугольника из спичек.

– Нахожу. Потому и послал сейчас своего помощника следить за ней.

– За внучкой? – хитро улыбнулся Востриков и начал мастерить четыре спичечных квадрата.

– За Соседовой. Что-то не нравится мне их внезапно возникшая любовь с Горячевым.

– Почему?

– Такое ощущение, что они что-то знают друг о друге и знают, что знают. И через постель пытаются друг друга контролировать. А заодно контролировать и информацию, которой обладает каждый.

– Запросто. – Востриков вдруг сложил спички большой буквой «л». Ткнул пальцем в нее: – Но как в схему убийства вписываются эти двое?

– Ну-у… – Данилов надул щеки, с шумом выдохнул. – Нужно было как-то объяснить самоубийство старика. Мол, пострелял соседей и от безысходности…

– Ты сам себя слышишь, подполковник? – перебил его со скептической ухмылкой Востриков. – Зачем так накручивать? Нужно было убить старика, так столкнули бы с лестницы, выпихнули за бордюрный камень на светофоре. Я не знаю… Утопили бы в ванне, в конце концов. Повесили бы, и еще записочку бы написали, что, мол, устал от жизни и все такое. Не-ет, подполковник. Думаю, убить хотели именно их!

Его палец со злостью смешал перекладины большой буквы «л». Востриков нахмурился, какое-то время рассматривал спичечный хаос на столе, потом произнес:

– Эти двое – страшные люди, подполковник. Страшные! Они столько бед наворотили, пока в нашей клинике работали! Осиротили двух девчонок, упустив их мать-роженицу, кровью та истекла, и все. А Валентина тем временем в подсобке стриглась и красила волосы. Пригласила выездного парикмахера, чтобы скрасить ночное дежурство.

– Доказали?

– Нет, конечно! Это так, кулуарные сплетни. Муж той женщины запил, зимой замерз в сугробе через год. Девчушек по детдомам разбросали. – Он тяжело вздохнул: – До этого еще… Еще одну упустили роженицу. Там вообще дело грязное было. Болтали, что заказ на нее был от свекрови и законного мужа. Будто нагуляла она ребеночка. И вот таким вот садистским образом родственники ей решили отомстить за неверность. Доктора дежурного Валентина опоила, он спал в подсобке, а она… Что уж там она с той бедной бабой сотворила, ей только и известно, но та померла. В страшных муках померла. Долго копал я это дело вот этими вот руками. Очень долго! – Востриков потряс в воздухе растопыренными ладонями. – Так ничего доказать и не смог. Отыскалась какая-то патология у той бедной неверной женщины. Что будто бы ее предупреждали, что последствия могут быть страшными. Справки, гора справок… Врачебные ошибки очень трудно доказуемы, подполковник. Невероятно трудно!

– Так врач будто бы ответил за это дело.

– Да, лишили его права занимать должность. Условное, кажется, было ему наказание. Но человек-то пропал. И как доктор, и как личность. Тоже будто спился. Семья страдала, но будто все у них потом удачно сложилось. Так что… Много бед они натворили, эти Верещагины, поменявшие потом фамилию, очень много.

– Думаете, убили их с целью отомстить?

Востриков думал не больше минуты, поднял на Данилова тяжелый взгляд, кивнул:

– Да, думаю, убить хотели именно их, Сережа. А дед… Дед пошел как расходный материал. Может, догадался, кто его пистолет украл. Может, как эпизод в том замысловатом сценарии. Но, думаю, убивать шли именно Лопушиных!

Данилов впервые выдохнул с облегчением. Если так, то Саша Воронцова вне подозрений. И Горячеву незачем убивать супругов Лопушиных. Он их и знать наверняка не знал. Тогда кто?

– Кто мог желать им смерти, Евгений Евгеньевич?

– Не знаю, – с хрустом пожевал малосольный огурец Востриков, швырнул на ломоть хлеба тонкую полоску сала с прослойкой, обильно смазал сверху горчицей, откусил, забубнил с набитым ртом: – Они ведь многим насолили. Может, и еще где засветились? А то, что вел я… Так времени-то сколько прошло! Понимаю, что месть – это блюдо, которое подают холодным, но за такое время оно должно бы уже в глыбу льда превратиться, перемерзнув. Но ты все равно проверь по своим каналам тех девчонок.

– Сирот?

– Так точно, подполковник. Фамилия их была Горобцовы. Про одну не знаю ничего, а вторая часто в сводках светилась, пока я работал. То сбежит, украдет, то украдет и напьется и снова сбежит из детского дома, то драку устроит, то глаз кому-то выбьет, то покусает кого-то. Директриса вешалась от нее просто! Но жалела. Не отправляла в колонию. Что с ней, с этой Наденькой Горобцовой, теперь, кто знает? Тебе надо, подполковник, с директрисой детского дома поговорить.

– Она до сих пор там работает?

– А то! Баба крепкая, хотя и в годах. Сейчас-то тебе эта фамилия не встречалась, нет?

– Горобцова? Надежда?

– Да.

– Не помню… Кажется, ничего такого не было.

– Может, остепенилась все-таки, угомонилась? – предположил Востриков с грустью. – Тюрьма-то по ней плакала просто, подполковник. Дурная девка была. Ты это, давай налегай на рыбку-то, налегай. Мне-то все равно не съесть столько.

– Завтра доедите.

– О-о, завтра! – фыркнул Востриков и начал рассовывать по пакетам жареную рыбу и сало. – Завтра день будет и пища будет, подполковник. Завтра я еще наловлю на жареху. На вот тебе с собой. Дома-то готовить некому. По себе знаю, как тоскливо в пустой холодильник морду совать, н-да…

Данилов начал собираться, хотя глаза слипались, и он бы с великой радостью завалился бы сейчас на востриковский диван с грудой цветных маленьких подушек, стоящий вдоль окна. И заснул бы крепким-крепким сном под треск поленьев в печке. Евгений Евгеньевич уже притапливал, ночи стали холодными. А утром, с удовольствием позавтракав вчерашней рыбкой, отправился бы в путь.

Но нельзя! Связи нет. Вдруг у Мишина там что-нибудь случилось? Вдруг его личные подозрения насчет Соседовой оправданы? Хотя Мишин сейчас наверняка пузыри пускает, уснув в служебной «девятке». Соседова с Горячевым уснули, и он под шумок.

С Востриковым тепло простились. Сергей выехал со двора, обнесенного самодельным плетнем, включил дальний свет и поехал. И как только поднялся чуть повыше, выбравшись из котлована, в котором пристроилась крохотная деревушка, облюбованная Востриковым, так начали приходить сообщения.

Мишин звонил ему тридцать семь раз! Точно что-то стряслось! Только бы не наломал дров его молодой сотрудник!