Убийство на площади Астор - Виктория Томпсон

Как детектив и подозревал, ее материнские инстинкты возобладали над желанием заставить его чувствовать себя виноватым. Голодный ребенок, неважно, сколько ему лет, – всегда искушение, от которого женщине никуда не деться. Мать отложила в сторону свое шитье и тут же поднялась на ноги.

– Иди умойся. Мне нужна всего минутка. Есть рагу, я его прямо сегодня сготовила. Твое любимое. Я и морковки туда положила, как ты любишь.

Фрэнк умылся над кухонной раковиной, вытер руки и лицо безукоризненно чистым полотенцем. По сути дела, в этой квартире все было безукоризненным. Полы чистейшие, без малейшего пятнышка, мебель сияет, вся отполированная, даже оконные стекла сверкают чистотой. У Фрэнка было такое ощущение, что он своим присутствием отравляет и оскверняет эту квартиру. Еще одна причина держаться от нее подальше.

Как будто ему нужна заодно и эта причина!

Сев за дочиста выскобленный стол, Фрэнк вспомнил, чем его кормила Сара Брандт. Хотя ее стряпня не доходила до стандартов, коих придерживалась его мать, в ее компании ему было несравненно лучше. Или, возможно, так было потому, что они говорили о деле, о его работе. Фрэнк всегда чувствовал себя комфортно, когда говорил о своей работе. А его мать, конечно же, никогда не желала слушать про то, чем он занимается. Деятельность сына ее пугала, а кроме того, у нее был свой мир и свои собственные заботы и беспокойства. Иногда в число этих забот и беспокойств попадал и Фрэнк.

Мать молча возилась у плиты, разогревая жаркое. От соблазнительных ароматов у Фрэнка уже болезненно сжимался желудок, и он попытался вспомнить, почему не устроил себе сегодня перерыв на ланч. Большую часть времени после полудня отнял один из осведомителей, мелкий стукач, который утверждал, что знает, кто ограбил огромный склад в доках. Если Фрэнку удастся раскрыть это ограбление, он сможет добавить к своим сбережениям несколько сотен долларов вознаграждения. Производство в капитаны стоит четырнадцать тысяч долларов. По крайней мере, стоило еще недавно, прежде чем к власти в полиции пришел Рузвельт со своими реформаторами. Только долго эти реформаторы не протянут. Очень скоро все вновь станет точно таким же, как прежде, и Фрэнку понадобятся эти четырнадцать тысяч. А ему еще много предстоит набрать и скопить.

Мать поставила перед ним тарелку, и тут сержант посмотрел на нее – в первый раз как следует посмотрел на нее. Миссис Мэллой выглядела усталой. И когда это у нее волосы успели так поседеть? Она была маленького росточка, ниже среднего, и с возрастом когда-то подтянутая фигура расплылась и раздалась вширь. Правда, до толстухи ей еще далеко. Фрэнк вспомнил времена, когда он и сестры были совсем маленькими. Мать целыми днями стояла, согнувшись, над корытом и стирала, чтобы заработать хоть немного лишних деньжат. И у него мелькнула смутная мысль: «Как это такая маленькая женщина ухитрялась выполнять столь тяжелую физическую работу?» Эта мысль пришла к нему впервые, раньше Фрэнк никогда об этом не задумывался. Тогда мать не казалась ему маленькой, поскольку он сам был ребенком, и годами не вспоминал те времена, особенно после того, как сам устроился на работу и смог хоть немного облегчить ей жизнь и снять с нее дополнительные нагрузки.

Фрэнк отправил в рот полную ложку рагу и стал жевать, ощущая огромное облегчение и даже благодарность.

– Отличная стряпня, ма, – сказал он, здорово ее удивив.

Миссис Мэллой даже вздрогнула. Но она была не из тех женщин, что падки на комплименты, да и сам Фрэнк не был к этому склонен. Миссис Мэллой тут же посмотрела на сына с подозрением и сама пошла в атаку.

– Он спит, спасибо, что спросил, – ядовитым тоном сообщила она, присаживаясь на стул напротив, чтобы пялиться на него во все глаза.

Фрэнк сунул в рот еще немного рагу.

– Я так и понял. Уже поздно.

– Ты именно поэтому дождался позднего времени, прежде чем прийти? Чтобы он уже спал и тебе не нужно было с ним видеться?

– Я дождался позднего времени, потому что мне нужно было закончить работу, – сказал Фрэнк, стараясь, чтобы его тон не казался извиняющимся, словно он защищается. Но вкус рагу во рту тут же странным образом изменился, оно будто стало похоже на опилки. Детектив отломил кусочек хлеба, обмакнул его в соус и сунул в рот независимым жестом. – Ты же знаешь, у меня длинный рабочий день. И я не могу слишком часто приходить домой.

– Ты достаточно часто возвращался домой, пока была жива Кэтлин, – напомнила мать.

– Тогда я был патрульным полицейским. Смена заканчивалась, и я шел домой.

Смены тянулись по двадцать четыре часа, тоже очень долго, и в действительности Мэллой не так уж часто бывал дома даже в те времена. Но мать вовсе не была намерена считаться с фактами, когда пыталась доказать свою правоту.

– Он все время про тебя спрашивает. А я не знаю, что ему сказать.

Вот сейчас Фрэнк и впрямь очень хотел ее убить – за эту жуткую, зловредную ложь.

– Он же не говорит, ма. Он не может говорить.

– Он говорит! Не так внятно, как ты или я, но я-то понимаю, что он хочет сказать. Я показываю ему твою фотографию, ту самую, где ты с Кэтлин в день вашей свадьбы, и говорю ему: «Вот это твой папа». И он спрашивает про тебя. Он знает, кто ты такой, хотя и видит тебя не чаще, чем раз в сто лет.

– У меня есть работа, которую я должен выполнять, не так ли? – поинтересовался Фрэнк, ненавидя себя за чувство вины, которое так и грызло его изнутри. Ненавидя и мать, и себя, и всех остальных во всем мире.

– У тебя есть не только одна работа, Фрэнсис Ксавье Мэллой!

– Только та, что приносит вам пищу на стол и дает крышу над головой. И над его головой. Или ты предпочла бы жить на улице?

Слабая попытка заставить мать тоже чувствовать себя виноватой бездарно провалилась. Сама-то она была в этом деле настоящим специалистом.

– Заканчивай ужин, – сказала миссис Мэллой, словно Фрэнк снова стал маленьким мальчиком. – Потом можешь пойти и поглядеть на него.

«Какое чудесное предложение», – горько подумал детектив. К настоящему моменту вкуснейшее рагу превратилось у него в желудке в слиток свинца, и аппетит полностью пропал.

– Сейчас пойду погляжу на него, – сдаваясь, пробормотал Фрэнк.

Он отшвырнул в сторону ложку и со скрежетом отодвинул стул от стола.

– Нет уж, Фрэнсис, сперва закончи ужин, – попыталась задержать его мать, но он уже пошел приносить свое покаяние и нести свое искупление, открыв дверь в спальню.

В комнате было темно и тихо, если не считать хриплого дыхания. Кровать матери стояла в одном углу, а детская кроватка – в другом. Из кухни просачивался свет от газового рожка; его было достаточно, чтобы все видеть, как только глаза приспособились к полумраку. Все инстинкты бунтовали, требовали, чтобы Фрэнк бежал отсюда. Все инстинкты восставали против того, чтобы он снова проходил через это. Они никогда не уступали, не ослабевали. Что ни говори, но после трех лет мучений стало гораздо труднее смотреть беде прямо в лицо, но Фрэнк тем не менее заставил себя сделать эти несколько шагов через комнату и подойти к кроватке.