Ночь Томаса - Дин Кунц

Бадди тем временем только взвалил своего мертвеца на планширь. Утгард поспешил ему на помощь.

Сочувствуя возникшим у них трудностям, я ждал, пока они закончат начатое.

Герой не стреляет своим противникам в спину. Но героем меня называли совершенно напрасно, и я никогда не стремился к этому титулу.

Как только второй труп исчез в ночи и тумане, я дважды выстрелил Утгарду в спину с расстояния менее восьми футов. Его бросило на планширь, но за борт он не вылетел.

Второй мужчина в ужасе отпрянул, но тут же попытался выхватить пистолет из кобуры на бедре.

Я выстрелил в него дважды, целясь в живот и грудь, но позволил пистолету уйти вверх, так что первая пуля попала в лицо, а вторая лишь чиркнула по волосам.

К счастью, выстрела в голову хватило, чтобы он замертво рухнул на палубу.

Не в лучшей форме, держась за планширь, Утгард повернулся ко мне. Под галогеновым светом его желтые, словно у койотов, глаза напоминали фонари, в которых горело дьявольское масло.

Лицо покрывали синяки, один глаз практически заплыл, на одном ухе запеклась кровь: полтергейст в комнате для допросов не прошел для него бесследно.

Когда я шагнул к нему, рука Утгарда потянулась к пистолету, и я выстрелил в него еще дважды.

Он сполз с планширя и улегся на бок. Голова ударилась о палубу.

Какое-то время я глубоко вдыхал, а потом выдыхал, пытаясь сбросить напряжение, от которого руки начали дрожать, будто у глубокого старика.

Понаблюдав, как пыхтели Утгард и Бадди, перекидывая тела через борт, я передумал, решил, что лучше оставить их на палубе. Действительно, избавляться от них не имело смысла, поскольку Джой по-прежнему лежал около стола с радиопередатчиком, и я сильно сомневался, что смогу вытащить его на палубу, а потом сбросить в море.

Тем более я по-прежнему рассчитывал, что моего личного участия в передаче властям буксира и бомб не потребуется. А если б я оставался за кадром, не пришлось бы объяснять, как и почему мне пришлось убивать.

Я повернулся спиной к трупам и направился к напоминающим гробы ящикам, которые стояли у правого борта.

Фильмы учат нас ждать, что злодей, напичканный пулями, вроде бы мертвый, поднимается в предсмертный миг под жалостливый визг скрипок. Но в реальности нет симфонического саундтрека, и мертвые остаются мертвыми. Поднимаются только души.

На борту буксира я оставался один и сомневался, что тот, кто имел на руках контракт на душу Утгарда, позволит ему задержаться в этом мире, чтобы устроить полтергейст.

Ранее, настроившись на грядущие убийства, я пересекал палубу решительно и уверенно, но теперь, после убийств, с координацией возникли проблемы. Ноги спотыкались о препятствия, которых не было, руки тянулись к подпоркам, но не находили их.

Окутывающий буксир туман, раскинувшееся со всех сторон безбрежное море, бездонные глубины внизу вызывали жуткое чувство одиночества, усиливающееся мыслями о том, что находилось на борту. Конечно, я про мертвецов, но и не столько о них, как о бомбах, которые несли смерть четырем мегаполисам и являли собой символические урны, наполненные прахом всего человечества.

Ящики, перегруженные с яхты «Июньский лунный луч», изготовили не из фанеры, а из стали. Каждую крышку, откидывающуюся на петлях, удерживали на месте четыре засова-фиксатора.

Я вытащил из скоб все четыре засова первого ящика. После короткого колебания откинул крышку.

Галогенового света хватало, чтобы я увидел два отделения и два идентичных устройства. С корпусом из металла, похоже, жутко тяжелых, загадочно-зловещих. И каждая бомба выглядела не просто оружием, но квинтэссенцией зла.

Металлическая арматура прочно удерживала бомбы на месте. Для того чтобы достать их из ящиков, требовался специальный инструмент.

В каждой бомбе зияла дыра диаметром в четыре дюйма, с резьбой на стенках. Понятно, что туда следовало что-то ввернуть.

Какое-то время я смотрел на дыру-гнездо, а потом увидел ящичек, приваренный к арматуре. Крышка, тоже на петлях, закрывалась на один засов.

Внутри я нашел фетровый мешочек, который заполнял практически все пространство. Вытащил его и внутри обнаружил цилиндр с резьбой на наружной поверхности, того же диаметра, как и гнездо, весящий четыре или пять фунтов.

На одном торце я увидел дисплей, пока темный, и клавиатуру, для вывода данных на дисплей.

Взрыватель.

Вернув цилиндр в мешочек, я положил его на палубу. Достал из ящиков три остальных.

Закрыв оба ящика, отнес все четыре взрывателя к трапу, который вел на бак. Прошел в помещение, которое служило столовой и комнатой отдыха.

В стенном шкафу нашел дождевики и другую одежду для работы в плохую погоду, а также пустую старую кожаную сумку-ранец.

Все четыре взрывателя легко уместились в сумке, так что застегнуть «молнию» труда не составило.

А когда я ее застегивал, у меня возникло ощущение, что рука, держащая сумку, и вторая, тянущая за ушко «молнии», принадлежали не мне. Словно я только что очнулся в чужом теле.

С того дня, как умерла Сторми, мне приходилось творить ужасное этими самыми руками. Когда ее отняли у меня, вместе с ней я потерял и часть своей невинности. Но теперь создавалось ощущение, что эти руки вышвырнули и ту невинность, которая все-таки оставалась у меня.

Я знал, что все сделал правильно, но правильность не всегда чиста, не всегда вызывает чувство удовлетворенности. Если говорить честно, некоторые правильные поступки вызывают чувство вины, но, возможно, это и хорошо. Разумная мера вины предохраняет от продажности.

Чтобы отогнать сомнения, будто я стал не таким, как прежде, пришлось повернуть правую руку ладонью вверх. Мое родимое пятно — полумесяц шириной в полдюйма, с остриями, разнесенными на полтора дюйма, молочно-белый, на розовой коже ладони.

Это родимое пятно — одно из доказательств того, что нам со Сторми суждено навеки быть вместе, поскольку у нее было точно такое же.

Родимые пятна и воспоминания о синем озере неугасимой надежды подтверждали, что я остаюсь прежним Оддом Томасом… может, и отличаюсь от того, каким когда-то был, но тем не менее остаюсь прежним.

Я понес сумку на бак, где туман оставался таким же густым, как я его помнил, а ночь даже стала холоднее.

Здесь, по правому борту, узкий трап вел выше, на палубу, где находилась рубка.

Когда входил в рубку, женщина, которая стояла за штурвалом, повернулась ко мне.

Мне следовало догадаться, что буксир стал бы игрушкой волн и течений, если бы никто не стоял за штурвалом. Его мотало бы из стороны в сторону. А пока я убивал Утгарда и Бадди, открывал ящики с бомбами и собирал взрыватели, буксир выдерживал ранее взятый курс.

И я сразу понял, кто эта женщина.