Тайна князя Галицкого - Александр Прозоров

– Да, государь.

– Ныне отправляйся, раны свои залечивай. Однако в октябре святыня должна прибыть сюда. Не о подвигах я хочу услышать али свершениях великих, не о славе, которой ты себя покроешь, а тихую весточку о выполнении поручения. Так исполненного, что никто, кроме нас троих, о сем и не заподозрит. Иначе, боярин, зело удивлен я буду… Ты понял меня? Ступай!

– Все сделаю в точности, государь!

Подьячий не стал нарушать приказа даже в мелочи и в тот же день велел Тришке-Платошке складывать вещи.

Ловкий сын рыбака ухитрился отделаться в сече сущей мелочью – был оглушен во время второй сшибки и благополучно провалялся всю схватку под берегом. Теперь холоп с гордостью показывал свой шлем с изрядной вмятиной – доказательство храбрости. Вроде как голову чуть не потерял – но, однако же, не получил вообще ни единой царапины!

– Ты куда собрался? – поинтересовался Софоний, встретив хозяина дома в пустой и холодной трапезной.

– Иоанн отсылает.

– В опалу?

– Почти так… До осени – опала, а осенью надлежит до конца поручение довести, что по той осени не исполнили. Государь гнев еле сдерживал. Очень важные замыслы его из-за оплошности нашей не состоялись. Коли второй раз подведу, лучше уж сразу на плаху идти, его не тревожа.

– Ну, коли так, то ты, конечно же, сбирайся. Однако без нас из дома ни ногой! От порога до порога проводим.

– Не нужно, друже! У Ильи с Тимофеем свои поместья есть, свои семьи, свои хлопоты…

– Нужно, брат, – отрицательно покачал головой боярин Зорин. – У тебя сил-то всего один холоп и к нему два калеки. И сам еле ходишь. Помнишь, чего о прошлом разе по пути случилось? А ну, повторится? Нет, друже, проводим. Коли ты один, то един. А коли мы вчетвером, то уже десять копий получается. Посему даже слушать тебя не стану. Вместе, и только вместе.

* * *

Боярин Зорин беспокоился напрасно – в этот раз никто дорогу путникам не заступил. В начале февраля они благополучно миновали Вагу, доскакали до излучины перед Важским монастырем, повернули на берег по идущей через Корбалу дороге и…

– Глазам своим не верю! – внезапно громогласно объявил Тимофей Заболоцкий и вытянул руку. – Други, гляньте. Никак, чудится мне?

Путники повернули головы в указанном направлении. Оглянулась на голос и Матрена, что развешивала белье во дворе своего дома.

– Помилуй бог, книжница! – охнул Илья.

– Отчего же я о прошлом разе сюда не дошел? – посетовал Софоний.

Бояре свернули к воротам, спешились и на глазах изумленных подростков, что таскали вслед за матерью корыто, преклонили перед торговкой колено и один за другим поцеловали ей руку. Причем среди прочих – и хозяин поместья.

– Вы меня в краску вгоняете, бояре, – как всегда, засмущалась женщина. – Здесь не стойте, в дом входите. Я сейчас стол накрою, меда принесу.

– Нет, не сегодня! – остановил друзей Басарга. – Что же мы тут свалимся, как снег на голову? Еще свидимся, в двух шагах живем. Ныне до усадьбы давайте доедем, расположимся, отдохнем, в баньке попаримся. Опосля навестим.

– Заходите, бояре! – улыбнулась Матрена. – Квасом ореховым угощу, не пожалеете.

– Ну надо же, книжница здесь! – моментально набросились друзья на Басаргу, едва они отъехали от селения. – Как появилась? Где ты ее нашел, откель взялась?

– На торгу случайно встретил, – пожал плечами боярин Леонтьев. – На нее там батюшка местный наседал. Книги-то светские, сами знаете, у многих святых отцов не в чести. Вот я ее вместе с лавкою и забрал. Тут место торное, к мощам целительным Варлаама Важского народ ныне каждый день десятками идет, многие по пути и к ней заворачивают. Нет-нет, да чего и купят.

– Ну, знамо дело, – улыбнулся боярин Булданин и скривился, потирая раненое место. – Молодец, не упустил. Хорошо хоть теперь за ум взялся. Такая девка по нему сохла, а он нос воротил. Одобряю.

Они миновали бор, пересекли поле, спустились на Ледь, проскакали сотню саженей по ее льду и спешились у ворот усадьбы.

– Басарга! Наконец-то! – сбежала с крыльца просто одетая женщина в душегрейке поверх платья и с пуховым платком на голове, кинулась подьячему на шею: – А я уж не чаяла, что и думать! Отъехал по недолгому делу и пропал на полгода! Вся от неизвестности извелась!

Илья Булданин изумленно крякнул, перекрестился, развернулся, вышел за ворота, завернул за столб, а потом осторожно выглянул из-за него.

Тимофей Заболоцкий только охнул и тоже перекрестился.

– А это кто? – крепко прижалась к груди хозяина усадьбы Мирослава. – Гости твои? Из Москвы?

И она отвернула лицо.

– Да увидели, чего уж теперь, – вздохнул Софоний. – Или, может статься, обознались?

– Нет, не обознались! – поворотившись обратно, гордо вскинула подбородок женщина.

Боярин Зорин вздохнул еще раз, куда тяжелее, приложил руку к груди, низко поклонился:

– Почтение тебе наше, княжна Шуйская.

Во дворе усадьбы у кого-то с грохотом покатилась по доскам бадья.

– Я пойду, – все еще удерживая любимого за руки, сказала Мирослава. – Поднимайся скорее.

– Лучше бы мы обознались, – тихо молвил Софоний, провожая ее взглядом. – Чует мое сердце, добром это не кончится.

– А я и не видел ничего, – снова вошел в ворота боярин Илья. – Припозднился.

– Я же просто ничего никому сказывать не стану, дабы за умалишенного не приняли, – пообещал Тимофей Заболоцкий.

– Мы-то смолчим, – покачал головой боярин Зорин. – А вот смолчит ли она? Засиделась, похоже, птица-лебедь у тебя, Басарга, на свободу рвется. К царскому двору привыкла. Мышкой-норушкой жить непривычна. Потому-то нам и показалась.

– Но, однако, друже, ты хва-ат! – похлопал боярина Леонтьева по плечу Илья. – Всякого ожидал, но чтобы на такое замахнуться… Удалец!

К чести побратимов, про княжну они более не вспоминали, словно никогда и не видели. Хотя Мирослава показывалась им еще несколько раз, но ненадолго. Все же она жила в усадьбе не хозяйкой – а потому интересоваться удобством и пожеланиями гостей ей было не нужно и к столу выходить ни к чему.

Зато Матрене-книжнице гости подарили в складчину богатую горностаевую шубу и горлатную шапку, устроив-таки скромную пирушку в ее доме, восхваляя достоинства хозяйки.

Уже подросшие старшие сыновья торговки ходили с круглыми от изумления глазами: такое преклонение московских бояр перед их матерью, наверное, навсегда сокрушило привычный для подростков образ мироздания. Восьмилетняя Аленка пока еще ничего не понимала, но бегала среди гостей, по очереди забираясь каждому из них на колени.

Как Матрена объяснила такое уважение сыновьям – Басарга не знал. Впрочем, книжница и без того разительно отличалась от остальных женщин Поважья. И торговала не тем, чем все прочие, и жила одна, ни к кому не прислоняясь, да еще и в школе монастырской детей вместо чернецов учила. Не всему, конечно, токмо счету и письму – но и то диво редкостное.