Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

Гвардейские полки выстроились перед дворцом. Екатерина явилась перед солдатами в мундире Преображенского полка, на высоком белоснежном коне, с саблей в руке и возвестила громким голосом, слышном во всех концах близлежащих улиц, что она возвела сама себя в чин полковника Преображенского полка и сама поведёт гвардию вперёд, чтобы защитить и отстоять честь императорской фамилии, наследника престола и себя, императрицу всероссийскую.

Многократное громкоголосое «Ура!», «Да здравствует императрица Екатерина!», «Многая лета матушке Екатерине!» заставило трепетать воздух над Мойкой, и солдаты, которых императрица пропускала мимо себя, восторженно кричали и кричали ей здравицы. Вся гвардия выступала повзводно, солдаты шли церемониальным маршем, и народ Петербурга также поддерживал многоголосые крики, переполняя воздух белой ночи восторгом и радостью.

В десять вечера, когда с Невы потянуло прохладой, а светлый сумрак белой ночи просветлел ещё более, готовясь к раннему восходу солнца, Екатерина выехала перед последними взводами гвардейцев в мундире и с саблей.

Она была очень хороша в этом радостном волнении светлого вечера: зелёный мундир, красные лацканы, высокие ботфорты, треуголка, украшенная плюмажем и золотой бахромой, — всё было ей к лицу.

Такой и увидела её княгиня Дашкова, когда вылетела из ближайшего переулка на громадном вороном коне с широкой, словно диван, спиной. Она была также одета в мундир Преображенского полка, хорошо подогнанный по её хрупкой фигуре.

Она оглядела сидящую на белоснежном рысаке Екатерину и сравнила её с собой. Обе они выглядели прекрасно, и может быть, такое возможно было лишь сегодня, в день торжества Екатерины. «Наверное, мундир императрицы будет храниться как реликвия в роду Александра Талызина, у которого Екатерина позаимствовала мундир», — подумала Дашкова, и в голове у неё мелькнуло, что и её мундир, позаимствованный ею у поручика Пушкина, тоже станет реликвией...

Она подскакала к Екатерине и вскинула руку в приветствии.

— Опаздываете, княгиня, — ласково уколола её Екатерина, — уже прошли все полки, остались лишь несколько взводов для охраны...

— О, ваше величество, — разулыбалась Дашкова, — вы не поверите, но меня задержал мой портной...

Екатерина отметила про себя, что Дашкова не сказала ей даже слова извинения, а ответила так, как будто портной — самое главное дело в её жизни. И уже тогда закралось у неё сомнение: так ли уж предана ей молоденькая княгиня?

А княгиня Дашкова сияла от лучей славы, которые падали на неё через Екатерину, императрицу.

И уже через день слава нашла Дашкову: иностранные министры при русском дворе отписали своим правительствам, что Екатерина ехала в Ораниенбаум вместе с молоденькой — девятнадцати лет — княгиней Дашковой, руководительницей всего заговора. «Она возвела Екатерину на престол!» — разнеслось по всей Европе.

Это был её звёздный час — час, который оставил её имя в истории.

Но княгиня напрасно строила воздушные замки. Как и посланники при русском дворе, она ожидала, что уж если не править ей вместе с Екатериной, то хотя бы управлять внешней политикой, быть министром. Но её честолюбие столкнулось с честолюбием самой Екатерины, и всего через несколько месяцев Дашкова оказалась в оппозиции к новой императрице.

Пока же она скакала рядом с Екатериной и упивалась сознанием своей особой роли в судьбе русской императрицы.

Всего девять вёрст от Петербурга прошли войска, возглавляемые Екатериной, Это было для княгини поистине незабываемое зрелище — впереди небольшой отряд конных гвардейцев, за ними на довольно значительном расстоянии Екатерина и княгиня Дашкова на своих чистокровных великолепных лошадях, сзади блестящая свита царедворцев, и только потом замыкающий отряд конных гвардейцев.

Княгиня то и дело поглядывала на императрицу, отныне самодержицу всероссийскую. Та сидела на своём белом скакуне гордо и величественно, и даже треуголка, слегка сползавшая ей на лоб, не мешала ей красиво держать удила, и конь покорно слушался её, умеряя шаг. Княгиня старалась держаться так же, как императрица, и радужные мечты застилали ей глаза, заставляли рисовать в воображении картины того, как она, княгиня, будет ведать всей внешней политикой России, влезать во все государственные дела и даже, может быть, давать советы Екатерине и слегка руководить ею...

К Екатерине подъехал кто-то из важных сановников и тихо шепнул ей на ухо, что войска слишком устали и пора позаботиться о ночлеге.

Екатерина встрепенулась. Да, конечно, с восьми утра были солдаты под ружьём, присягали, затем охраняли её в Зимнем, а потом и в Елизаветинском дворце и не ели, не пили с самого утра. Да и сама Екатерина чувствовала, что и ей, с раннего утра бывшей в таком напряжении, в лучах поднимающейся славы и огромных забот, следует отдохнуть.

Скоро подъехали к неказистой деревушке с единственной харчевней, которую местные крестьяне весело окрестили «Красным кабаком», и Екатерина решила отдохнуть здесь.

Сумеречный свет белой ночи позволял видеть всё вокруг, и солдаты немедленно расположились биваками[25] вокруг харчевни. Загорелись бледные в северной ночи костры, кашевары взялись за приготовление пищи, а солдаты немедленно повалились прямо на землю и прикрыли глаза в ожидании каши...

Для Екатерины и княгини Дашковой не нашлось иного места, как на старой деревянной кровати в самом просторном помещении харчевни. Кровать была ветхая, крестьянская, не слишком чистые тряпицы покрывали её поверхность, но женщины быстро вышли из положения. Княгиня Дашкова присмотрелась к длинному тёплому и широкому плащу капитана гвардейцев и выпросила его для отдыха императрицы.

Плащ отлично заменил и простыни, и одеяла. На его свободной и мягкой подкладке они удобно разместились, отвернувшись друг от друга. Сапоги и мундиры решено было не снимать: слишком кратким был отдых — всего три часа. Уже на самом рассвете необходимо было снова садиться на лошадей и отправляться в путь. Теперь они должны были добраться до Петергофа и там ждать вестей от передового отряда Алексея Орлова.

Но волнения сегодняшнего дня, продолжающегося так долго, не давали им уснуть. Поворочавшись, поёрзав на подкладке офицерского плаща, они вместе взглянули друг на друга и расхохотались. Не спалось обеим.

— Что ж, не спим, значит, будем работать, — сказала Екатерина и тут же, пристроившись с пером, принялась сочинять манифесты, которые надо было выпустить в народ не далее как завтра.

Впрочем, о каком завтра могла идти речь — уже сегодня, поскольку в крохотные слюдяные окна уже давно светила белёсая мгла белой ночи и вот-вот и прольются в них солнечные лучи.

Они тихонько заговорили. Екатерина делилась с подругой мыслями о стиле манифестов. Княгиня сразу же стала оспаривать её мысли, направлять их в сторону — необходимую, как ей казалось. Екатерина задумчиво взглядывала на княгиню, грызя кончик приготовленного для неё пера.