Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер

Прошло еще две недели в тишине и одиночестве. Аснат понимала, что муж хочет проучить ее и заставить сознаться в своей вине; но она готова была скорее умереть, чем дать ему это удовлетворение. Тем не менее гнев утих, уступив место чувству затаенной злобы. Она уже больше не лежала по целым дням в раздумье, а прилежно занималась в доме и саду, придумывая разные украшения и перемены. Как-то утром, когда она с двумя садовниками и несколькими служанками занята была пересадкой цветов в клумбы и вазы, украшавшие ее любимый павильон, прибежал запыхавшийся невольник и возвестил о прибытии Адона.

Аснат вспыхнула; сердце забилось и чувство злобы снова проснулось в ее душе. В ту же минуту, заметив в конце длинной аллеи смоковниц статную фигуру Иосэфа, она приказала слугам удалиться, понимая, что предстоящий разговор не предназначался для ушей рабов. С видом полнейшего равнодушия прислонилась она ко входу в павильон; теперь-то она докажет «нечистой собаке», что если он и может держать ее взаперти и дурно обращаться с ней, то над душой ее он не властен.

Иосэф быстро приближался, пытливо всматриваясь в прелестное личико жены, выражавшее одно жестокое упрямство и не сулившее ничего хорошего; глубокий вздох вырвался из его груди. Лихорадочно блестевшие глаза, учащенное биение сердца под тонкой виссонной туникой сказали бы более внимательному наблюдателю, что спокойствие, которым были проникнуты черты Иосэфа, было только наружное; на самом же деле он страдал от долгой разлуки с женой и лишь в силу необходимости разыгрывал роль строгого и бесстрастного супруга. Послушайся он только голоса сердца, он привлек бы в свои объятия обожаемую капризницу и поцелуем заключил бы мир; но рассудок шептал ему, что Аснат, настроенная против него врагами, будет злоупотреблять своим влиянием, на каждом шагу станет оказывать ему неуважение и унижать его без милосердия. Только сломив ее гордую волю, он мог надеяться заставить уважать себя и расчистить дорогу для любви, которую она чувствовала к нему, но против которой боролась из упрямства и страха перед кастой. Остановившись перед Аснат, превратившейся, казалось, в статую, Иосэф сказал спокойно:

– Так-то ты принимаешь своего мужа после долгой разлуки, да еще оскорбив его своим ослушанием? Заносчивость и упрямство – вместо извинения и доброго слова!

Аснат с презрением подняла голову, и в лазоревых глазах ее блеснула насмешка.

– Фараон Апопи, насколько мне известно, еще не указывал, чтобы всякая жена-египтянка падала ниц перед своим мужем-«шасу»; а так как видеть тебя, Адон, я вовсе не желала, то и не чувствую в себе ни малейшей благодарности за посещение. Мне так хорошо здесь, в моем полном одиночестве, что лучшего и не желаю.

По мере того как она говорила, Иосэф бледнел; дрожание ноздрей указывало на бурю, закипавшую в его душе. Он не тотчас ответил, желая раньше овладеть собой.

Взгляд его рассеянно перебегал по вазам, по кучам свежей земли, по наваленным на траву кустам, и остановился на пачке лежавших подле, на скамье, тростниковых прутьев для подвязки цветов. Машинально он взял прут и согнул в руках; но Аснат заподозрила в этом движении намерение перейти от слов к делу и вспыхнула.

Схватив маленький, оставленный садовником топорик, она бросилась к мужу и, замахнувшись на него, крикнула вне себя:

– Смей только меня ударить, и я убью тебя!

Иосэф, который был далек от мысли о чем-нибудь подобном, с удивлением отступил.

– Вижу я, что ты сознаешь сама, чего заслуживаешь! – сказал он строго. – Но не этим намереваюсь я научить тебя вежливости и заставлю уважать себя не кулаком, а силой моей воли. А теперь брось топор; недостает только, чтобы слуги видели, что ты подняла на меня руку. Сейчас брось! – нахмурив брови, повторил он таким повелительным тоном, что после минутного колебания молодая женщина повиновалась. Тогда, в свою очередь, Иосэф бросил прут и спокойно, но решительно продолжал:

– Хорошо, теперь я объяснюсь с тобой окончательно; мне надоело выслушивать оскорбления, на которые ты не имеешь права! Я шел к тебе с добрым намерением устроить сносную для нас обоих жизнь, а вовсе не для того, чтобы вымаливать твою любовь. Ты в самом деле думаешь, что я не мог бы заставить тебя почувствовать мою власть, хотя ты и дочь Потифэры? Прислав тебя сюда, отец твой сам показал, что не хочет идти против меня и прекрасно понимает, где кончаются права отца и начинаются права мужа. Относительно меня, вольноотпущенника, ты позволяешь себе то, на что никогда не осмелилась бы, будь ты замужем за египтянином; но, повторяю тебе, ты ошибаешься! Этому вольноотпущеннику, ставшему твоим господином, ты обязана уважением и послушанием, так же как оказывала бы их Гору или иному человеку твоей расы, за которого вышла бы замуж; я не потерплю, чтобы ты открыто выказывала мне свое презрение. Теперь слушай мое решение, вызванное твоим ослушанием, а так как ты отказалась от дружеского примирения, то я дам тебе почувствовать мою строгость. Если ты, – как подобает покорной супруге, – не выпросишь у меня прощения, ты останешься здесь, в этом заточении, исключенная из общества, хотя бы даже на всю жизнь. Беру богов в свидетели, – он поднял руку, – что ничья просьба не заставит меня изменить моего решения. Твоему отцу, как и фараону, я отвечу, что пользуюсь своим неоспоримым правом против непокорной жены; и если ты не уедешь теперь со мной и до моего отъезда, завтра утром, не придешь просить у меня прощения, тебе придется идти ко мне пешком в Мемфис, так как здесь для тебя не будет ни колесницы, ни носилок. Обдумай хорошенько, Аснат, последствия своего упрямства и выбирай: вернуться ли завтра со мной в Мемфис или остаться здесь в заточении? Вот мое последнее слово!

В отчаянии Аснат бросилась на скамью и закрыла лицо руками. Иосэф, уже отошедший на несколько шагов, обернулся и, видя судорожные рыдания жены, вернулся поспешно и, склоняясь к ней, прошептал:

– Аснат, будь добра, будь справедлива! Послушай голоса сердца, а не желчи, которой отравили твою душу. Одно ласковое, приветливое слово – и я забуду все, что было между нами!

В волнении ждал он ответа; тяжело дыша, молодая женщина видимо боролась с собой, но не прерывала молчания. Горько улыбнувшись, Иосэф отвернулся и пошел к дому. Там он велел позвать сопровождавших его писцов, желая работой заглушить осаждавшие грустные думы.

Аснат в свою очередь заперлась у себя, запретив кому-либо беспокоить ее; безумное отчаяние, охватившее ее, сменилось затем полным, близким к обмороку, изнеможением. Наступление ночи принесло ей некоторое успокоение. Чувствовала она себя разбитой, но мысли были ясны; присев к открытому окну, она задумалась. С томительной ясностью развертывалась перед ней картина последствий ее упрямства. Иосэф, несомненно, ни в чем не изменит своего решения; но несомненно и то, что отец никогда не допустит без борьбы ее заточения здесь, в этой вилле. Какие ужасные последствия может породить это столкновение? Какое унижение будет нанесено в ее лице всей касте, какой стыд для нее и ее близких, если в конце концов ей все-таки придется идти пешком в Мемфис выпрашивать прощения у бывшего раба! Рассудок шептал ей уступить, дабы избегнуть этих последствий, но гордость ее возмущалась против этой необходимости.