Дом кривых стен - Содзи Симада

Стук молотков внизу прекратился.

– А мне еще одна вещь стала понятна, – сказал Митараи.

– Какая? – спросил я с надеждой.

– Еще какое-то время нам не выбраться из этой дыры.

«Тогда надо было вести себя помягче, раз уж ты это понял», – подумал я.

В тот вечер, вопреки моим опасениям, нас все-таки обеспечили ужином.

Гости, целую неделю безвылазно сидевшие в Доме дрейфующего льда, уже были не в состоянии скрывать, до какой степени их утомила вся эта история. Они имели все основания для тревоги и недовольства. Ведь где-то совсем рядом (а может быть, и среди них) находился маньяк-убийца. Теперь в этом не было сомнений. И каждый жил под страхом того, что может быть следующим, в чью грудь или спину вонзится нож с привязанным к нему белым шнурком.

Но в тот вечер самыми вымотаными, как они ни старались это скрыть, выглядели сотрудники полиции. Вид у них был в десять раз более замученный, чем предрекал Митараи. Одного взгляда на их опущенные плечи хватило бы, чтобы испытать к ним сочувствие. За едой и после того, как все встали из-за стола, никто из них не проронил ни слова. Да и что они могли сказать? Только то, что уже было повторено за день сотню раз.

Мне приходилось все время быть настороже, чтобы Митараи, не дай бог, не ляпнул в их адрес что-нибудь типа «Хотя бы крысиное гнездо нашли?».

– Ну, и что теперь делать? – Эта фраза прозвучала в сто первый раз, на этот раз из уст Окумы.

Никто не ответил. Одзаки и его коллеги потратили столько сил на поиски, что еле руки могли поднять. Да и что мог сказать Одзаки, даже если б захотел?

– Мы не знаем ничего, – чуть ли не шепотом произнес Усикоси. – Надо это признать. Почему к ножам привязаны белые шнурки метровой длины? Почему в ночь первого убийства в снегу торчали две палки?

Мы имеем три запертые изнутри комнаты. Ситуация совершенно непонятная, особенно что касается двух последних. И с каждым новым убийством понять, как так получилось, становится все труднее. Как совершить убийство в помещении, проникнуть в которое нельзя? Это невозможно. Мы вскрыли все, что можно, – стены, потолки, даже полы. И ничего не нашли! Нигде никаких следов какого-то вмешательства, и в трубах отопления тоже.

Нам ничего не известно. Ничего выяснить не удалось. Остается лишь поверить в злого духа. Каждый день надо писать отчеты в управление, пропади они пропадом. Если есть человек, способный найти здравое объяснение всей этой дикости, я низко поклонюсь ему и выслушаю все, что он скажет. Но существует ли такой человек?

– Сомневаюсь, – буркнул Одзаки, разминая правое плечо.

Это было единственное слово, произнесенное им в тот вечер.

* * *

Мы с Митараи сидели и разговаривали с Кодзабуро. За несколько дней, что мы провели в его доме, Хамамото постарел лет на десять. Хозяин был не слишком словоохотлив, но стоило заговорить с ним о музыке и искусстве, как к нему вернулась прежняя живость. Митараи, то ли потому, что решил прислушаться к моей критике, то ли из-за потери уверенности в себе, избавил детективов от своих глупых подкалываний и пребывал в смиренном состоянии духа.

Когда разговор зашел о музыке, оказалось, что у Митараи и Кодзабуро на удивление много общего. Они почти целый час обсуждали показную театральность Рихарда Вагнера.

– Вагнер опередил свое время. Он первый, кто своей музыкой нарушил устоявшиеся нормы, гармонию. Он – подлинный революционер, – говорил Кодзабуро.

– В то время в Англии и других странах его музыка воспринималась как настоящий авангард. Даже сейчас она звучит очень современно, – согласился Митараи.

– Именно. И он был более последовательным, чем Лола Монтес в отношениях с Людвигом Первым. Бескорыстный Людвиг Второй приблизил Вагнера к королевскому двору, чего композитор и добивался. Он многим обязан покровительству Людвига.

– Считать так есть основания. Вагнер постоянно выпрашивал у короля деньги. Крупные суммы. Не будь Людвига, не было бы «Кольца нибелунга» и других вагнеровских шедевров. Вагнер не вылезал из долгов и бегал от кредиторов по всей Европе. Если б Людвиг не спас его, он, вероятно, доживал бы свои дни в безвестности в какой-нибудь деревушке.

– Да, вполне возможно. Но все равно писал бы музыку.

– Вы тут упоминали гармонию…

– Мне кажется, в городах Европы перед появлением Людвига и Вагнера была достигнута определенная гармония. Например, сложился баланс применения в строительстве материала – камня, стекла и дерева.

– Ну да.

– Тогдашняя концепция идеального города напоминает гигантскую сценическую декорацию. Иными словами, город представлял собой театр, в котором повседневная жизнь горожан устроена как театральное представление.

– Хм-м…

– При этом появление в результате развития технологий стекла как строительного материала стало важнейшим фактором архитектурных решений, добавило им нарядности. Но и только. Наклонную башню, которую я здесь построил с использованием стекла, невозможно было соорудить в то время. Точно так же во времена конных экипажей не мог появиться автомобиль. Не только архитекторы и специалисты по планировке городов, но и художники, и музыканты – все осознанно работали на сохранение гармонии. И вот вместе с технологиями производства прочных металлоконструкций, листового стекла и поездов в Баварии появился этот загадочный гигант – Вагнер.

– Очень интересно. Он явился как разрушитель совершенной гармонии готического периода.

– Совершенно верно. С тех самых пор в Европе начались проблемы, которые продолжаются и сейчас.

– И какую роль во всем этом сыграл молодой и бескорыстный Людвиг Второй? Он дал приют Вагнеру, подражая французскому королю Людовику? Он что, просто пустышка, легко поддающаяся моде?

– Нет. Я считаю, это была общая для Баварии того времени тенденция. Общество хотело сделать из Людвига Второго ненормального, поэтому критерии «нормальности» изменились. Но Франции подражал не только Людвиг Второй. Людвиг Первый, копируя Париж, соорудил в Мюнхене никому не нужную триумфальную арку.

– Но больше всего сейчас меня интересуете вы, Хамамото-сан.

– Я?

– Вы не кажетесь мне Людвигом Вторым. Все-таки ваш дом – не дворец Херренкимзе. Человек вашего ума не стал бы строить дом на краю земли без веской причины.

– А вы меня не переоцениваете? Или может быть, переоцениваете японцев в целом? Ведь в Токио есть не менее уродливое сооружение, чем Херренкимзе. Я имею в виду дворец в Акасаке – Дом приемов.

– То есть ваш дом – это своего рода дом приемов?

– Да. Полагаю, что так.

– Мне так не кажется.

– А вы не кажетесь просто пустышкой, с моей точки зрения. Это то же самое.