Путь Грифона - Сергей Максимов

Из года в год зимовал на Крайнем Севере первооткрыватель норильского никеля и основатель заполярного города выпускник Томского университета Николай Николаевич Урванцев. И даже заслуженный учёный с мировым именем, профессор Томского медицинского института Михаил Георгиевич Курлов вместе с сыном Вячеславом, тоже доктором и преподавателем медицинского института, каждое лето отправлялся «в поле» в поисках целебных трав, минеральных источников и озёр с живительной водой, коими испокон веков была богата Сибирь. Чем инспирировал создание целого института, до сегодняшних дней изучающего вопросы курортологии.

Интересы томских учёных не ограничивались только Сибирью. Бывали и на Урале, и в Казахстане, и в Узбекистане. Кстати говоря, однажды в Средней Азии Курлов-младший попал в плен к басмачам, которые целый год держали его у себя как врача. А ещё каждое лето из научного центра Сибири расходились во всех направлениях бесчисленные большие и маленькие подпартии разведочного и поискового профиля. Но и такое положение не могло просуществовать долго. Что до замечательной артели, то и последний день работы в ней, как когда-то и день первый, опять оказался для Сергея Георгиевича связан с безумно любимой когда-то женщиной.

В помещении цеха рабочие, прекратив работу, окружили её, молодую, красивую, женственную, которая удивительным образом сохраняла вкус и изящество в грубом послереволюционном мире. Ей были рады. Через дверной проём входа в контору, где он в тот момент находился, Суровцев наблюдал, как Ася «разговаривала» с глухонемыми. Проделывала она это мастерски.

Есть какой-то высший смысл в том, что анкерный спуск, сделавший возможным изготовление ручных часов, изобрёл драматург. Часовщика и создателя блистательных диалогов Пьера-Огюстена Карона де Бомарше не устраивал не только медлительный маятник прежних часов, но и громоздкое качание «маятника диалога» в пьесах его современников. С обязательным зависанием то с одной, то с другой стороны.

В диалогах глухонемых людей одна из рук «говорящего» часто исполняет именно роль анкерного спуска пружины общения. Большой палец, направленный на себя, означает «я», прямой указательный палец, направленный на собеседника, значит «ты» или «он». Заучив основные, часто используемые глаголы, можно что-то уже и говорить, и понимать. Части тела говорящего таким образом человека вооружают именами существительными. Когда знаешь это – можно начинать общаться… Глаза – видят, уши – слышат, голова – думает. Понимая это, и ребёнок может уверенно сказать знаками, например: «Я иду к тебе». Или «я вижу», «я слышу», «я думаю».

Если современный язык, по справедливому утверждению Александра Солженицына, имеет стремление сжиматься, то знаковый язык глухонемых всегда сопротивляется именно сжатию. Невозможно сжаться меньше пределов своего собственного тела. Язык жестов в некоторых случаях выполняет ещё и роль литературы, которая во всех языках обычно играет роль языкового каркаса, который и сохраняет, и по возможности увеличивает языковой объём. Ещё и хранит словарный запас.

Ася точно радовалась возможности общаться таким образом. Знаковая речь работников и работниц, её собственная беззвучная речь, словно несколько собранных вместе часовых механизмов, казалось, попеременно тикали. То быстрее, то медленнее. Люди чуть слышно смеялись, нежно касаясь друг друга руками. Обменивались, это было понятно, шутками. Снова трогали друг друга. Выражение лиц быстро менялось, но доброжелательность не покидала собеседников за всё время этой, в полном смысле слова, трогательной беседы.

Наконец он увидел, как Ася спросила про него. За вопросом «где?» последовало побуквенное обозначение пальцами его фамилии. Председатель артели по имени Василий в ответ продемонстрировал собеседнице его фамилию совсем необычным образом: он нахмурил брови и коснулся указательным пальцем переносицы. Этим же пальцем указал в сторону конторы. Ася поняла юмор. Рассмеялась. Ей не только продублировали мимикой фамилию, но и продемонстрировали одновременно суровость Суровцева как руководителя и уважение к его уму. Это можно было считать и прозвищем. Она обернулась. Улыбка на её лице, заметил он, при повороте головы стала рассеянной. С расстояния в десять шагов они молча смотрели друг на друга. Наконец она решительно направилась в контору.

– Здравствуй, – по-глухонемому поздоровался Сергей Георгиевич с вошедшей в помещение Асей.

– Здравствуй, – последовал ответ на языке жестов.

– Ты очень красивая женщина, – сказал он знаками, беззвучно дублируя губами каждое слово.

После характерных жестов восхищения, создав пальцами букву «жэ», он провёл указательным пальцем по щеке. Что означало слово «женщина» в превосходной степени. Ася повторила это слово иначе. Сделав унылое лицо, проводя пальцем по своей щеке, она чуть оттянула кожу. В её интерпретации слово «женщина» уже означало слово «баба». Причём «некрасивая баба».

– Нет, – порывисто не согласился он, качая головой.

Вдруг вся безысходность его чувств к ней, вся тщетность прежних любовных устремлений и обыденного желания быть рядом с любимой стала обретать совершенно немыслимые черты. Его плавные жесты рук, с замедленными движениями музыкальных пальцев стали плести беззвучную мелодию стихов, наполняя тесное пространство артельной конторки невиданным поэтическим содержанием. Мужественный тембр его голоса, присутствуя в едва различимом шёпоте, заставил Асю вздрогнуть от волнения. А сами слова стихов уподобились словам какого-то непостижимого романса. Она готова была поклясться, что слышала сейчас музыку:

Не давая тебя уберечь,

нависает как будто беда

невозможность объятий и встреч

ни сейчас, ни потом, никогда…

Суровцев, действительно, точно пел. И это пение, наслаиваясь на немой аккомпанемент пальцев, без слышимых музыкальных нот, точно пробуждало внутреннюю музыку в чуткой душе Аси:

Ты однажды уйдёшь налегке,

чтоб уже не вернуться сюда…

Точно ключ провернули в замке:

«Ни-ког-да». Никогда. Никогда…

Он продолжал и продолжал это почти беззвучное пение. Его шёпот ложился поверх плавной игры пальцев, которые неожиданно мощно усиливали воздействие полушёпота и самих слов:

Буду внешне я жить, как и жил,

но понять много ль надо труда —

на глаголах желаний и сил

как печать, как клеймо «никогда»…

Повторив жестом рефрен «никогда», он глубоко вздохнул и, качая из стороны в сторону головой, стал заканчивать своё печальное признание. В финале как будто встал на ещё более высокую музыкальную ступень, уподобившись в широте жестов дирижёру:

И тону в поцелуях твоих.

Рвусь к тебе и бешусь неспроста.

Потому что у нас на двоих

есть одно «никогда». Никогда…

Стихотворение-романс оборвалось вместе с медленными движениями рук, дублировавшими его полушёпот. Ася молча подошла. Склонилась. Прижалась в поцелуе к его щеке. Он почувствовал её слёзы. Наверное, в этот момент могли последовать объятия и страстные поцелуи, если бы он сделал еще хоть одно малейшее движение. Но Суровцев остался неподвижен.