Спасти СССР. Адаптация - Михаил Королюк

Дружно придвинули стол к стене, расчищая место для плясок. Я поменял кассету, а Паштет торопливо выключил свет.

- Fly, robin, fly... - горячая мелодия легла на взбодренные ликером мозги, и полутьма зашевелила нашими телами.

Ничего, что страдальчески скрипит под ногами рассохшийся паркет. Ничего, что постепенно становится душно, а мы регулярно задеваем друг друга руками. Зато мы переживаем единство, ощущая присутствия себя в каждом, и каждого в себе. Под ритмичный инфразвук всплывают из глубин наследственной памяти сакральные танцы палеолита, и на новомодное диско ложатся все те же хтонические движения, что метались тенями по стенам пещер еще до взрыва вулкана Тоба. Одна быстрая мелодия сменяет другую, и буквально за полчаса мы становимся потными и счастливыми.

- Уф! - Зорька врубила свет. - Открываем форточки, проветриваем. И пить, пить...

Трехлитровая кастрюля сладенького компота расходится за минуту.

Свет режет глаза, и по слегка замаслившимся взорам и мальчишек, и девчонок понятно, что пора переходить ко второму отделению.

Вставляю новую кассету и объявляю медленные танцы.

Тома скользит по мне выжидающим взглядом. Я указал глазами на именинницу, и Тома в ответ согласно прикрыла веки.

Гаснет свет. Джо Дассен торжествующе запел о вечной любви, и я шагнул к Ясе, приглашая на танец.

Первый куплет мы протанцевали в одиночестве, потом Паштет выдернул Иру, а Сёма, чуть поколебавшись, остановил свой выбор на Кузе. Две жертвы гендерного неравенства в составе приглашенных, Тома и Зорька, старательно не глядя друг на друга, присели на стулья в противоположных концах комнаты.

- В синем углу ринга, в синих трусах, - хихикнула мне на ухо Яся, - Афанасьева Тамара, Советский Союз!

- Что, вот прямо в синих? - улыбнулся я невольно.

- А вот не скажу, - Яська озорно показала язык, - должна же у вас хоть какая-то интрига сохраняться.

- Хулиганка, - одобрительно прижал я ее к себе. Прижал и тут же отпустил, не переходя грани приятельского потискивания. - А что у нас с красными трусами?

- С красными трусами у нас не интересно, - она мотнула головой, отбрасывая челку набок. - Тут за явным преимуществом, пора полотенце выкидывать.

- Хорошо бы... - вздохнул я, - а то и себя измаяла, и всех вокруг.

Мы сделали пол-оборота, и теперь на Зорьку посмотрела Яся.

- Как бы вот ей сказать... - протянула в задумчивости, - слова подобрать... И настроение для слов...

- Ой, Ясь, не надо! Врагом станешь... У вас сейчас тяжелый возраст: уже готовы любить, но еще не готовы прощать.

Яся отстранилась и посмотрела на меня с изумлением. Потом покачала головой:

- Как ты быстро повзрослел... Моментом.

Я в досаде прикусил язык.

В молчании дотанцевали последний куплет и, расцепив руки, в молчании постояли друг напротив друга.

- Не расстраивайся, - успокаивая, погладила меня по плечу Яся, - так даже лучше.

Заиграла следующая мелодия. Я прикрыл веки, соглашаясь, и обернулся, ища Тому. Обернулся и зло скрипнул зубами - ее уже вытащил на середину нечуткий Сёма.

И не только вытащил, но и приобнял. Я ощутил короткий прилив едкой ревности при виде его руки на Томиной талии.

Сделал глубокий вдох, успокаиваясь, и растерянно оглянулся. Внезапно передо мной возникла Кузя - немного кокетливая, немножко лукавая, немножко наивная. Вид у нее был самый кроткий и невинный, и руки ее поднялись и мягко легли мне на плечи будто бы сами по себе, вне ее воли.

Я осторожно взялся за тонкую талию, и мы, чуть покачиваясь, молча поплыли по волнам музыки.

Объятье, не объятье, а что-то вовремя остановившееся посередине, но мне хватило и этого. Я не смотрел - что тут можно увидеть? Почти не слушал - лишь бы попадать в такт. Запах... Хотел бы я учуять ее запах, но она забила его какими-то взрослыми духами. Поэтому мир мой скукожился до правой ладони и совершенного рельефа под ней. Там вели свой неторопливый сладкий танец, то потягиваясь вбок, то расслабляясь, два стройных валика вдоль позвоночника и уютная ложбинка между ними. Было в этом что-то от кошки, ластящейся под почёс, и ладонь моя дернулась было ниже - туда, куда сбегают эти валики, а по бокам от них живут две милые ямочки.

Дернулась, но я успел себя остановить, лишь заломило зубы от желанья.

Теперь моя взопревшая ладонь принялась путешествовать по талии строго горизонтально, то чуть вправо, то чуть влево, вбирая движение юного тела так, как завзятый любитель вина купает язык в первом глотке выдающегося урожая.

Кузя внезапно отмерла. Глаза ее блеснули, отразив далекий фонарь за окном и, подсократив дистанцию, она, чуть поменяв летящие из магнитофона слова местами, в полголоса намурлыкала мне на ухо:

- Killing you softly with my song...

Ирония, вполне различимая в ее голосе, подействовала на меня как ушат холодной воды - я смог вынырнуть из этого наваждения.

- Thanks, - кивнул я, вознося благодарственную молитву всем богам за полутьму в комнате - лицо мое сейчас отчетливо пылало.

Она озорно улыбнулась и еще чуть-чуть подтянула меня к себе. Вроде на пару сантиметров ближе - это совсем немного, но я сразу почувствовал себя Махатмой Ганди в постели с юной племянницей. Железный мужик был: «если я не позволю своей племяннице спать со мной, не будет ли это признаком моей слабости?»

«Ох, слаб я, ох, есть еще куда расти», - огорченно осознал я.

Облегчение пришло с последним тактом мелодии - я смог сделать шаг назад.

- Андрюша, мне та-а-ак понравилось, - громко сказала Кузя, и глаза ее лучились ехидством.

- А уж мне-то как... - буркнул я, торопливо отступая.

Вслед мне веселым колокольчиком полетел ее смех.

«Зараза! Отомщу» - без всякой уверенности пообещал себе, с безнадежностью понимая, что все приходящие в голову варианты мести вызовут, скорее всего, полное одобрение со стороны наказуемой.

Озадаченно покрутил головой и, почувствовав за спиной чье-то присутствие, повернулся. Передо мной стояла Тома - легкая, изящная и очень, очень решительная. Упрямый локон выбился из прически, но в этом не было кокетства, только искренность и чистота.

- Pardonne moi... - полетел кипящий ликованием голос Мирей Матье.

Шагнули навстречу друг другу, и я бережно принял ее в свои руки. Мы танцевали молча, глядя другу другу в глаза, и мне было необычайно спокойно.

Поговорить можно со многими, а вот помолчать - с одной-единственной. Но это особое молчание - признаком его является не отсутствие слов, а проявление нового смысла, когда становится пронзительно ясно, что «мысль изреченная есть ложь», и, потому, надо просто сцепить ладони, и от нахлынувшего счастья уже не понимать где чья рука. Это приходит как волна, что сначала тихо поднимает, а потом накрывает с головой, словно при купанье в море под луной, и ты тонешь, теряя ощущение четкой границы между реальностью и вымыслом; но родные глаза напротив держат тебя, не давая погрузиться в бездну, и по странному выражению в них ясно, что она сейчас тоже в этом мире на двоих, там, где нет ни зачуханной коммуналки за порогом, ни одноклассников в полушаге.