Августовские пушки - Барбара Такман

Именно «к северу» и уходил Сушон, но, так как турки заминировали вход в проливы, он не мог проникнуть туда без их разрешения. Ему необходимо было пополнить запасы угля и договориться с Константинополем. Угольщик «Богадир» ждал, под греческим флагом, у мыса Малея, как и было назначено. Опасаясь обнаружения, Сушон распорядился перегнать угольщик к острову Денуса, а сам затаился, не подозревая, что британцы прекратили погоню, и подкрался к пустынному побережью Денусы только утром 9 августа. Целый день «Гебен» и «Бреслау» грузили уголь, держа котлы под парами на случай появления врага. Более того, на остров высадили дозор, поручив высматривать англичан с вершины холма, — а англичане находились за пятьсот миль от Денусы и тщетно караулили австрийцев.

Адмирал Сушон не решился использовать радио для связи с Константинополем: сигнал, достаточно сильный, чтобы преодолеть такое расстояние, наверняка выдал бы его местоположение. Он велел «Генералу», который тоже пришел из Мессины, но избрал более южный маршрут, идти к Смирне и оттуда передать сообщение для немецкого военно-морского атташе в Константинополе: «Военная необходимость требует проникновения в Черное море. Любой ценой организуйте проход через проливы с разрешения турецкого правительства — или без официального разрешения, если не удастся договориться».

Весь день 9 августа Сушон прождал ответа. Один из радистов поймал какую-то искаженную передачу, но расшифровать ее не получилось. Настала ночь, а ответа все не было. К тому времени эскадра Милна, выяснив ошибочность телеграммы из адмиралтейства, снова направилась в Эгейское море. Сушон решил, что если ответа так и не будет, он пойдет в Дарданеллы и заставит себя впустить хотя бы угрозой открытия огня. В 3 часа утра 10 августа были перехвачены радиосигналы английской эскадры, вошедшей в Эгейское море. Ждать дольше было нельзя. И тут в наушниках радистов раздалась долгожданная синкопа. «Генерал» передал загадочное сообщение в духе Дельфийского оракула: «Идите. Требуйте сдачи фортов. Захватите лоцмана».

Гадая, означает ли это, что нужно устроить демонстрацию силы, чтобы турки могли сохранить лицо, или что придется пускать в ход орудия, Сушон оставил Денусу на рассвете. Весь день он шел на север на скорости 18 узлов, а Милн по-прежнему курсировал у выхода в Эгейское море, чтобы не пропустить немцев. В 4 часа дня Сушон увидел Тенедос и равнины Троады; к 5 часам он добрался до входа в исторический и неприступный пролив под пушками крепости Чанак. Экипажи заняли посты по боевому расписанию, нервы у всех были на пределе, корабли медленно приближались к берегу. Наконец на мачте «Гебена» подняли сигнал «Прошу лоцмана».

Утром того дня в Константинополь прибыл итальянский пароходик, пассажиры которого стали невольными свидетелями перестрелки между «Глостером», «Гебеном» и «Бреслау». Среди пассажиров были дочь, зять и трое внуков американского посла Генри Моргентау. Они охотно рассказывали всем, кому это было интересно, о грохоте залпов, клубах белого дыма и маневрах боевых кораблей. Итальянский капитан назвал им двоих участников дуэли — «Гебен» и «Бреслау» — и прибавил, что те совсем недавно покинули Мессину. Посол Моргентау, который несколько часов спустя встретился за обедом с немецким послом Вангенхаймом, упомянул о рассказе дочери, и это упоминание, как он писал, вызвало у Вангенхайма «нездоровый интерес». Сразу же после обеда, сопровождаемый австрийским коллегой, Вангенхайм поспешил в американское посольство, где оба посла «торжественно взгромоздились на стулья» перед американкой-очевидицей и «подвергли ее самому подробному, пусть и очень вежливому, перекрестному допросу… Они цеплялись за малейшие детали, хотели точно знать, сколько было выстрелов, в каком направлении ушли немецкие корабли, что говорили люди на борту парохода, и так далее… Из посольства они удалились едва ли не в ликовании».

Послы выяснили, что «Гебен» и «Бреслау» успешно оторвались от британского флота. Значит, нужно только получить согласие турок, чтобы крейсера прошли через Дарданеллы. Энвер-паша, в чьем ведении как военного министра находились минные поля в проливах, горел желанием помочь, однако ему приходилось считаться с мнением других министров, настроенных далеко не столь решительно. В тот день у Энвер-паши был один из членов немецкой военной миссии, и вдруг сообщили, что министра срочно хочет видеть подполковник фон Кресс. Прибывший Кресс сообщил, что командир крепости Чанак докладывает: «Гебен» и «Бреслау» просят разрешения войти в проливы, — и ожидает распоряжений. Энвер ответил, что не может принимать такое решение самостоятельно, ему нужно переговорить с великим визирем. Кресс настаивал, что ответ необходимо дать немедленно. Энвер помолчал несколько минут, а потом вдруг сказал: «Им следует разрешить проход».

Кресс и другой немецкий офицер, которые в ожидании решения министра бессознательно затаили дыхание, вдруг обнаружили, что снова в состоянии дышать.

— А если английские военные корабли последуют за ними, их тоже пропустят? — спросил Кресс.

Энвер снова отказался отвечать, сославшись на то, что надо провести заседание кабинета министров. Но Кресс опять принялся настаивать — мол, крепости нужны четкие указания.

— Так пропустят англичан или нет?

После долгой паузы Энвер наконец ответил:

— Да.

На входе в проливы, в 150 милях от Константинополя, турецкий эсминец приблизился к «Гебену», под прицелом сотен глаз на палубе крейсера. На мачте эсминца появился сигнал «Следовать за мной». В 9 часов вечера 10 августа «Гебен» и «Бреслау» вошли в Дарданеллы, следствием чего, как много позднее мрачно признался Черчилль, стали «жуткая бойня, жуткие страдания и столько смертей, сколько не бывало когда-либо прежде в результате действий одного-единственного корабля».

Мгновенно разнесенная телеграфом по всему миру, эта новость дошла до Мальты около полуночи. Адмирал Милн, по-прежнему крейсировавший среди островов Эгейского моря, узнал обо всем на следующий день. Надо признать, его начальство настолько неверно оценило прорыв «Гебена», что поручило адмиралу блокировать Дарданеллы «на случай, если немецкие корабли появятся вновь».

Премьер-министр Асквит записал в своем дневнике, что новость «любопытная». Но, прибавил он, «мы будем настаивать», чтобы экипаж «Гебена» заменили турками, которые не умеют управлять таким кораблем, «поэтому случившееся не имеет большого значения». Похоже, «настаивать» — единственное действие, которое требовалось в данной ситуации, с точки зрения Асквита.

Послы стран Антанты действительно принялись настаивать, сурово и регулярно. Турки, все еще надеясь сохранить нейтралитет и не раздражать союзников сверх меры, попросили немцев разоружить «Гебен» и «Бреслау» «кратковременно и для видимости», однако Вангенхайм наотрез отказался даже обсуждать это предложение. Заседание турецкого правительства было весьма бурным, и один министр вдруг спросил: «А не продадут ли немцы нам эти корабли задним числом? Тогда их прибытие можно преподнести как поставку по контракту?»

Все пришли в восторг от этой идеи, которая позволяла не только решить насущную проблему, но и отплатить британцам той же монетой за захват двух турецких линкоров. С согласия Германии известие о продаже крейсеров донесли до дипломатического корпуса, и вскоре после этого «Гебен» и «Бреслау», переименованные в «Явуз» и «Мидилли», вошли в строй флота под турецким флагом, а их команды надели фески. Сам султан побывал на борту обоих кораблей, а простой народ встретил это событие взрывом энтузиазма. Внезапное появление двух немецких крейсеров, словно бы присланных неким джинном взамен двух украденных линкоров, привело население в экстатический восторг и немало способствовало симпатиям к Германии в обществе.