Пророчество льда - Тимур Рымжанов

Пестрая мозаика желтых и оранжевых фонарей бросала причудливые блики на стекло, залитое струйками дождя с обратной стороны. Тяжелые капли барабанили по железному карнизу, выбивая известный лишь им одним, загадочный ритм.

У больничной кровати горел ночник. Тихо гудели приборы, попискивали и скрежетали почти беззвучно. Я лежал рядом с окном. Лицо словно восковое. Но грудь еле заметно колышется, а это значит, я живой и все еще дышу. Сколько же прошло времени. День? Неделя? Месяц?

На тумбочке рядом с кроватью пушистый плюшевый медвежонок уставился в пустоту пластмассовыми глазами-бусинками. Большое спелое яблоко рядом с игрушкой заполнило все вокруг своим изысканным, тонким ароматом.

Я усадил Наташу на стул возле кровати. Чувства уже вернулись к ней, и она вот-вот проснется. Сердце в ее груди стало биться реже и ровней, мышцы расслабились. Она спала.

Еще раз взглянул на себя самого, укрытого теплым одеялом, прикованного к постели. Коснулся своей собственной руки и только одними губами прошептал:

– Просыпайся.

Самат хлестал вино как заправский алкоголик. Марак к своему кубку даже не притронулся, а Син только вдыхал его яблочный аромат.

– Скажи, Хаттар, – спросил Самат, вытирая подбородок пухлыми пальцами. – Как ты понял, что нельзя было убивать этого выскочку?

– Я этого не понимал, мне просто стало жаль его. Еще я подумал, что, оставляя его в живых, я даю ему шанс.

– Великие духи! Когда ты кромсал меня на части, в тебе не возникло жалости перед старым воякой?!

– Ну, во-первых, я не знал, кого убиваю. Но было бы намного хуже, знай я, кто ты на самом деле, кромсал бы с еще большим остервенением. Ты ведь, старый прохвост, хотел меня отравить.

– Ну а во-вторых?

– Во-вторых, сам дурак, нашел тоже, с кем связываться.

– А с кем, собственно? – спросил Марак, выпадая из своей неизменной задумчивости. – Ведь тебя так много.

– Все три твои тела, Хаттар, – вмешался Син, – стали самостоятельны и независимы.

– Одно из них смертно.

– Все смертно, Хаттар. Между тобой и Алексеем появился еще один призрак, и он достаточно силен, чтобы осознать себя. И сейчас он живет в тебе. Он соткан из памяти того мира, где твое смертное тело. Он связующее звено между вами. Не сбрасывай со счетов его знания, умения, комплексы и страхи. Держи на коротком поводке.

– Влиять на собственную судьбу?

– Тяжелым путем и битвой ты доказал свое право на это. Но главное – ты осознал, что можешь себе это позволить. Доступно, и всегда так интересно…

Марак наконец отпил из своего кубка и как-то очень напряженно улыбнулся. Посмотрел на меня, снова приподнял бокал и осушил его залпом до дна.

Воздух был холодным и влажным. На колеса моей коляски налипли желтые листья, я пытался сбросить их, но они прилипали к все еще непослушным пальцам.

Наташа выключила телефон и повернулась ко мне, присела на корточки, положив руки мне на колени укрытые теплым пледом.

– Димка приедет? – спросил я, чуть прикрывая глаза.

– Сказал, что стоит в пробке, может, минут через двадцать вырвется. Прогуляемся еще немного, свежий воздух тебе не повредит.

– Ты все еще злишься на меня за то, что я не остался тогда с тобой?

– Я злилась на тебя прежнего. Злилась на себя за то, что не понимаю, что делаю, и не могу разобраться в своих собственных чувствах. Но теперь все не так. Ты изменился.

– Что стало не так?

– Все. И вроде бы ничего. Изменился взгляд, но может быть, я ему раньше просто не придавала значения. Говорить стал как-то иначе, как будто с акцентом. Тише, спокойней, уверенней. Словно ты сам определил для себя, что тебе нужно, что собираешься делать, чем жить. Голова вон вся седая стала, врачи говорят, что такое бывает после травм. И длинные волосы тебе тоже очень идут.

– Ты ведь все время была рядом?

– Не могла я тебя бросить, понимаешь, не могла. За все эти три месяца домой только на час на два в день и заходила. И вот, видишь, не зря. Врач говорит, что все будет хорошо. Ты три месяца бока отлеживал, любой тут ходить разучится. Ты и раньше-то все больше в седле. Теперь о мотоциклах забудь. Ножками будешь топать. Скоро снег выпадет, будем с тобой на лыжные прогулки за город выбираться, я такое место хорошее знаю. Подожди, опять Димка названивает, может, из пробки выбрался.

Наташа отошла немного в сторону. Я смахнул с колеса листья и поднял голову к небу. Серые, рваные тучи ползли над угловатыми крышами домов, над деревьями, сбросившими жухлую листву, над птицами и людьми, над машинами, отражаясь в лужах.

– Скоро снег выпадет, – повторил я сам себе. – И спрячет всю эту серость и грязь. Подморозит сырой и простуженный воздух. Взбодрит. Интересно, а Хаттар, чем он сейчас занят?

Ветер дунул очень резко и неожиданно. Наташа приподняла ворот пальто, прижала трубку телефона плечом к уху и стала поправлять плед, плотнее меня укутывая.

Снежинки возникали словно бы из воздуха, не сыпались с неба, а рождались прямо на глазах колючими хлопьями. Кружили над головой, прилипали к одежде, снова уносились вдаль вслед за холодным ветром.

– Смотри, настоящая метель. Первые числа октября, что-то рановато.

– В самый раз, но если тебе не нравится, пусть еще будут солнечные дни. Я в этом году лето так и не застал.

– Синоптики снегопад не обещали, но пусть будет. Все чище, чем эта слякоть да грязь под ногами.

Наташа встала позади коляски и покатила меня к воротам, куда Димка должен подогнать машину, чтобы отвезти нас домой. Мы двигались по широкой аллее вдоль чугунной ограды. Сразу за ней – узкая улочка, на которой еле-еле могли разъехаться вечно спешащие куда-то машины.

Он стоял под прозрачным колпаком автобусной остановки. Я знал, куда направлен его взгляд. Хоть и трудно было узнать его в современной одежде, в длинном сером пальто, в шляпе с широкими полями. Синасир смотрел в мои глаза. В руках он держал книгу в потертом, как будто старинном переплете. Шевелил губами, будто заучивая прочитанные там строки. А я слышал каждое слово. Словно эхом отраженное в моем сознании, знойным ветром пустыни иссушающее горло, брошенное в глаза пригоршней песка. Со стороны могло показаться, что человек стоит и просто читает книгу в ожидании своего автобуса, но я-то точно знал, что все страницы этой книги пусты.

Как птицы глаз, кристалла грань точна.

И ветер пеплом смоет тени сна.

Очередной кувшин не выдержит накал.

И пустит дым для тысячи зеркал.

Безмолвный крик вдохнет пустой эфир.

Закружит дикий хоровод Сатир.

Распустит ленту – спутанный клубок.

Совьет узор из мыслей слов и строк.