Предсказание - Дин Кунц

Он вновь постучал по стеклу.

— Мисси?

Интуиция подсказывала, что она не должна заговаривать с ним, должна воспользоваться правилом, которому учат детей на случай, если какой-нибудь незнакомец предложит им конфетку: «Ничего не говори, ничего не бери, развернись и убегай». С убежать не получалось, а вот отказаться поддерживать разговор — пожалуйста, это она могла.

— Будьте так любезны, откройте дверцу, мисси. Она смотрела прямо перед собой, не поворачиваясь к нему, продолжая молчать.

— Маленькая леди, я проделал долгий путь, чтобы повидаться с вами.

Ее пальцы так сильно сжались в кулаки, что ногти впились в ладони.

— Роды начались? — спросил он.

При упоминании о ребенке сердце Лорри резко ускорило и без того быстрый бег.

— Я не собираюсь причинять вам вред, — заверил он ее.

Она оглядывала окружающую «Эксплорер» темноту, в надежде что я появлюсь из нее, но я не появился.

— Мне от вас ничего не нужно, кроме ребенка, — добавил он. — Мне нужен ребенок.

Мешок для мусора, лосьон для рук, жевательная резинка, леденцы, гигиеническая помада, кошелек с мелочью, бумажные салфетки, две пачки влажных, упакованных в алюминиевую фольгу…

Даже испытывая страстное, неудержимое желание стать машиной для убийства, Лорри не могла найти смертоносное орудие среди обнаруженного в кабине. Простая веревка могла бы послужить гарротой. Ту же вилку можно использовать и для еды, и для убийства. Но не было у нее ни веревки, ни вилки, а гигиенической помадой человека не убить, сколько ни мажь ему губы.

В голосе находящегося за окном мужчины не слышалось ни ненависти, ни угрозы, ни враждебности. Его глаза весело поблескивали и улыбались.

— Вы должны мне одного упитанного малыша, аккуратненького, крепкого ребятенка.

И пусть мужчина ничем не напоминал гнома, он определенно повредился душой и разумом, отчет Лорри видела в нем Румпельштильцхена. Он пришел чтобы заставить ее выполнить условия какой-то жуткой сделки, заключенной ею в прошлом.

Когда она вновь не ответила ему, он двинулся к переднему бамперу «Эксплорера», и Лорри поняла, что его цель — водительская дверца.

Этот Румпельштильцхен не собирался научить ее ткать лен так, чтобы он превращался в золото, поэтому она точно знала, что ее первенца ему не видать как своих ушей.

Перегнувшись через консоль, она включила фары.

Они осветили заросший деревьями склон, толстые стволы, иглы нижних ветвей, все казалось нереальным, сценической декорацией.

Залитый светом, Румпельштильцхен остановился перед капотом «Эксплорера», всмотрелся в Лорри сквозь ветровое стекло. Улыбнулся. Помахал ей рукой.

Малая часть снежинок все-таки прорывалась сквозь переплетение сосновых ветвей в вышине. Они кружились, как праздничное конфетти, вокруг этого улыбающегося, машущего ей рукой мужчины.

Никогда еще смерть не выглядела такой радостной.

Лорри не знала, видны ли включенные фары с Хоксбилл-роуд. Скорее всего, нет, решила она. В ясную погоду возможно, но в такой снегопад точно не видны.

Она наклонилась к рулевому колесу и нажала на клаксон. Дала длинный гудок. Потом второй.

Румпельштильцхен печально покачал головой, словно Лорри его разочаровала. Выдохнул облако пара и продолжил путь к водительской дверце «Эксплорера».

Лорри жала и жала на клаксон.

Когда увидела, что мужчина поднял винтовку, подалась назад, вернулась на свое сиденье, отвернулась, защищая лицо.

Он разбил стекло прикладом винтовки. Осколки разлетелись по кабине.

Мужчина поднял стопор, открыл дверцу, сел за руль, оставив дверцу открытой.

— Вот этого я как раз и не планировал. — Мужчина выключил фары. — Похоже, это один из дней, заставляющих верить в дурной глаз.

Когда он положил автоматическую винтовку как на консоль, так и на колени Лорри, та от страха подалась к дверце и вжалась в спинку сиденья.

— Успокойтесь, маленькая леди. Успокойтесь. Разве я уже не сказал, что не причиню вам вреда?

Несмотря на то что он провел много времени на ветру и морозе, пахло от него виски, сигаретным дымом, порохом и болезнью десен.

Он включил лампочку под потолком.

— Впервые за долгое время в моем сердце ожила надежда. И это такие приятные ощущения.

С неохотой она повернулась к нему.

Доброе и радостное выражение его лица никак не вязалось с мукой в его глазах. Казалось, что улыбку эту просто приклеили к лицу. Душевная боль струилась из каждой поры, тревога не покидала его ни на секунду Очень уж он напоминал загнанное в угол животное, хотя всячески пытался скрыть это сходство.

Почувствовав, что она видит страдание в его сердце, мужчина на мгновение позволил лицу измениться, но тут же и без того широкая улыбка стала еще шире.

Она бы пожалела его, если бы он не пугал ее до смерти.

— Не пытайтесь схватить винтовку только потому, что она лежит у вас на коленях, — предупредил мужчина. — Вы не знаете, как ею пользоваться. Можете поранить себя. А кроме того, я не хочу бить вас по лицу, вы же мать моего мальчика.

Сирены материнской тревоги Лорри завыли, когда мужчина упомянул о ее ребенке, стоя у «Эксплорера». Теперь тревога эта только усилилась.

— Что вы такое говорите? — спросила она и поморщилась, услышав дрожь в своем голосе.

Если бы на кону стояла только ее жизнь, она смогла бы сыграть в бесстрашие. Но она носила под сердцем младенца и не смогла скрыть страх за судьбу невинной крохи.

Из кармана пальто мужчина достал маленький черный кожаный пенал, расстегнул три «молнии».

— Вы отняли у меня моего сына, моего единственного ребенка, — ответил он, — и я уверен, вы первой признаете, что теперь должны отдать мне вашего.

— Вашего сына? Я не знаю вашего сына.

— Вы отправили его в тюрьму на всю жизнь, — в голосе слышались здравомыслие и доброжелательность. — И ваш муж, неблагодарное отродье Руди Тока, изувечил его… теперь он не может зачать ребенка.

Услышанное потрясло Лорри..

— Так вы… Конрад Бизо?

— Тот самый и единственный, долгие годы находящийся в бегах и зачастую лишенный возможности демонстрировать свои таланты, но все равно клоун в сердце и достойный славы.

Он откинул крышку пенала. В ней, в соответствующих углублениях, лежали два шприца и ампула с янтарной жидкостью.

Хотя лицо мужчины показалось ей знакомым, он не очень-то напоминал фотографии из газет августа 1874 года, которые сохранил Руди.

— Вы не похожи на самого себя.