Пасынки Гильдии - Ольга Голотвина

Айрауш, хоть и дурень, в драке соображал быстро. Тяжелый сук уже опускался на голову Шершня. Удар такой силы убил бы разбойника на месте, но Шершень был опытен в драках. Левой рукой он перехватил сук (услышал, как хрустнули пальцы, но боли не почувствовал), а правой, подавшись к бродяге, всадил ему в живот нож.

Лезвие жадно ушло в плоть – и тут же вынырнуло назад. Шершень оттолкнул противника и бросился бежать. Вслед ему полетел камень, ударил в левое плечо, заставил споткнуться – но Шершень удержался на ногах и, лавируя среди низких прибрежных сосен, исчез с глаз бродяг.

Айсур, разъяренный неудачей, едва не кинулся в погоню. Остановила его не мысль о том, что Шершень куда сильнее его. Остановил вид брата.

Айрауш сидел на земле, тупо глядя перед собой и прижав обе руки к животу. Меж пальцев просачивались в пыль тяжелые темные капли.

Забыв обо всем на свете, Айсур кинулся к младшему братишке:

– Что с тобой, малыш?

Странно звучали эти слова карлика, обращенные к великану. Но некому было смеяться над ними – и помочь тоже было некому. Третий бродяга валялся на земле и выл от боли.

Айрауш обернул к брату грязно-серое лицо с закатившимися глазами и тонко, жалобно заскулил. Так плакал он в детстве от боли и голода, ища защиты у старшего брата.

Айсур потянул через голову рубаху:

– Братик, я сейчас… я перевяжу… Сейчас, потерпи… я быстро, ты держись…

Шершень, уходя лесом на север, еще слышал за спиной вопли Чердака и срывающийся на крик голос Айсура, но уже понял, что погони не будет.

Сейчас разбойника беспокоило, сумеет ли он отыскать Кружевную бухту – без проводника, да еще в надвигающихся сумерках.

А там, позади… там всего-навсего завывают бродячие псы, вообразившие, что могут затравить матерого волка!

* * *

Кажется, даже солнце ненадолго задержалось над морем, чтобы увидеть небывалое зрелище.

За все время, что копошилась в Гнилой Балке грязная людская накипь, ни разу не появлялся меж здешних скал такой человек, как этот старый наррабанец. Одежда из дорогих тканей, браслеты, оружие с драгоценными камнями на эфесах – все это откровенно издевалось над обитателями нищенского приюта, било их по глазам.

Это был дерзкий вызов. Весь облик старика, вплоть до кончиков лихо закрученных усов, его надменная стать, его твердая походка – все словно говорило: незнакомцу нет дела до того, что думают о нем эти человеческие обломки, глазеющие на него из-под натянутых на колья драных холстин, из землянок, вырытых у подножья скал, из пещерок на склонах.

Хозяева Гиблой Балки про себя уже решили: чужак обречен. И даже не потому, что нагло обвешался драгоценностями. Наррабанец, прямой и гордый, посмел войти туда, где люди забыли, что такое гордость.

Или она у них все-таки была – своя, «балочная»? И как раз она, а не только жадность, призывала расправиться с незнакомцем?

Гиблая Балка, уже затихшая перед закатом, начала оживать. Первыми из сумеречных теней, из щелей и нор выползли дети – страшные, как сама нищета, тощие, со старческими глазами. Женщины, взоры которых стыли от алчности, прижимались к камням, словно змеи, готовые ужалить, и у каждой в ладони было узкое лезвие или хотя бы камень.

Гиблая Балка впустила чужака – и сомкнулась за ним, отрезая путь назад.

А старый наррабанец и не оборачивался, не высматривал, куда отступить. Он шел неторопливо, не обращаясь ни к кому из глазеющих на него нищих, не задавая вопросов. И это спокойствие некоторое время хранило его.

Толпа двигалась позади и вокруг незнакомца, подобно крысиной стае, которая не сразу бросается на добычу, а приближается шажок за шажком, проверяя, насколько опасна атака. «Балочные» ждали, когда кто-нибудь первым поднимет на пришельца руку, разобьет эту ледяную корку выдержки и высокомерия.

И долго ждать не пришлось.

На пути наррабанца воздвиглась громадная фигура. Должно быть, в жилах мрачного громилы, вооруженного заржавленным тяжелым топором, текла кровь силуранского тролля. Некогда удар меча распахал его угрюмый низкий лоб. Полукровка выжил – но из-под страшного шрама теперь смотрели глаза, подернутые тяжелым дымом злобного безумия.

Толпа подалась в сторону: видно, этого страшного урода в Балке знали хорошо.

– Кто таков? – хрипло спросил тролль-полукровка, разглядывая пришельца. Он явно не считал опасным старика с его игрушечными узкими саблями.

Толпа, с почтительного расстояния внимая речам великана, решила про себя: вопрос ненужный. Какая разница, как зовут этот кусок мяса, увешанный драгоценностями?

Наррабанец твердо встретил мутный взгляд громилы и коротко ответил:

– Рахсан.

В этот миг исчез вельможа Рахсан-дэр. Остался воин Рахсан – седая голова и стальные мускулы, глаза орла и сердце барса.

Полукровка решил, что с него достаточно светской болтовни. Он хищно оскалился и взметнул над головой топор.

Старик не закричал, не кинулся прочь, как того ожидал жадно глазеющий сброд. Он лишь сделал шаг в сторону. Узкая полоса стали словно сама перетекла из-за пояса в руку и снизу вверх устремилась навстречу врагу.

Топор ухнул мимо, а вскинуть его полукровка уже не успел: сабля хищно и точно впилась ему в горло – и прянула назад.

Потрясенные нищие глядели, как сумасшедший тролль, выронив секиру и рухнув на колени, прижимает ладони к горлу и давится собственной кровью.

А его убийца резко обернулся, глянул на толпу остро и зорко, словно разом разглядел каждого по отдельности. Балочная шваль оцепенела под этим взглядом… Но когда же проклятый наррабанец успел выхватить вторую саблю?

Несколько мгновений стоял он, окунув клинки в закатные лучи, словно посвящая грядущий бой солнцу, а нищая рвань глядела на него так, словно он лишь мгновение назад появился в их владениях. Не старый дурень в золотых побрякушках – воин, опасный враг!

Растерянность перешла в страх, когда чужак вдруг запел. Негромко и однообразно завел он странный мотив, поймал ритм, все повторяя и повторяя одни и те же слова. Сабли медленно пришли в движение, их вращение вплелось в ритм песни, все ускоряясь.

С этими пляшущими полосами стали Рахсан двинулся на толпу. И ахнула, покачнулась грязная, вонючая, охваченная страхом стая, расступилась, дала дорогу…

Ненадолго, разумеется. Брошенный через голову бродяг камень не долетел до цели, упал у ног наррабанца – но снял чары.

Над толпой взметнулся вой, крик, проклятья. Над головой наррабанца взлетела увесистая дубинка. Рахсан, не прекращая пения, обернулся и ударом снизу вверх срубил, словно сухой сук, руку, держащую дубинку. Вторая сабля, грозно свистнув, заставила отпрыгнуть в сторону шуструю бабенку с ножом.

Пение продолжалось. Рахсан вертелся в кольце врагов, которое то сужалось, то почти распадалось. Воин понемногу, шаг за шагом, уходил дальше в ущелье. А голос продолжал сыпать в мерном ритме простые короткие слова, рассыпавшиеся вокруг, словно раскаленные угли. Враги шарахались прочь: заморский колдун творит неведомые чары!