Поцеловать осиное гнездо - Джонатан Кэрролл

– Кто это нарисовал?

– Паулина, болван! Почему я и хотел тебе показать. Ты же знаешь, что Дюран звал ее Осиным Гнездом. А она звала его Жезл. Очень немногие это знали. Говорят, у него был член, как секвойя.

– Откуда ты можешь знать про его член, Фрэнни?

– От Житки. А ей сказала Паулина. Они частенько приходили сюда заниматься этим делом. Такие вещи, как заброшенный дом с привидениями, очень ее возбуждали.

– Паулина приходила сюда трахаться? Ничего себе!

– Ну да. И не только с Эдди Дюраном. До него были и другие. Вспомни, в те дни не так много было мест. Этим занимались на заднем сиденье машины, в лесу, или... в доме Тиндалла. Здесь, по крайней мере, была хоть крыша над головой.

Меня передернуло от отвращения.

– Тьфу! Помнишь, какая здесь была грязь? А вонища! Как это могло кого-то привлекать?

– Ох, извини меня, мистер Бестселлер, но не ты ли недавно путался с женщиной, снимавшейся в порнофильмах и состоявшей в Долине Мальды? Не обижайся, но некоторым это показалось бы немного странноватым.

– Верно. Но зачем мы здесь, Фрэн? Ведь не просто посмотреть?

– Нет. А угадай, кто первый рассказал мне, что Паулина ходила сюда? Вероника Лейк! В прошлый раз, когда была здесь, она уже все знала. Житка только добавила подробности. Твоя бывшая подруга, может быть, с приветом, но в раскопках толк знает. Будь она нормальной, из нее бы вышел хороший коп... Как бы то ни было, мы пришли сюда сегодня, потому что этот дом напоминает мне наши отношения, Сэм. Раньше была одна история, теперь другая. Новые краски, новые стены – все иначе... Вчера Магда спросила меня, с кем я по-настоящему дружил. Я сказал, с тобой. – Он прищурился и облизнул губы, словно боялся моей реакции. – С тобой и еще двумя парнями. То есть с тремя на всей земле. Не знаю, здорово это или печально, но это так. Ты как думаешь? – Он нервно потоптался, как боксер в своем углу в ожидании гонга.

– Я очень тронут. И я согласен – я считаю тебя другом, Фрэнни.

– Другом! Это утешает. Но если мы хотим быть настоящими друзьями, то ты должен кое-что узнать. Прежде всего, что я наркоман. Я баловался, с перерывами, в течение многих лет. Началось это во Вьетнаме, но пристрастился потом, в Калифорнии. Никто об этом не знал, кроме Магды, а теперь еще мой психиатр, доктор Дудзинская. Магда заставила меня пойти к ней. Сказала, что не хочет жить остаток жизни с долбаным наркоманом, и она на сто процентов права... Парень, стрелявший в меня, был наркодилером. Я задолжал ему тысячу долларов и не собирался платить. Он пришел ко мне в тот день и говорит по-дружески: «Фрэн, как там с моей тысячей?» Я говорю: «Послушай, Лупи, у меня сейчас нет». И добрый Лупи стреляет мне в живот. Просто и конкретно. Никаких обид – чистый бизнес... Я сорвался в Калифорнии, когда разошелся с женой. Я ходил по вечеринкам, путался со всякой швалью и завел эту дурацкую привычку – вести себя так, будто меня и пуля не возьмет. Я думал: а что, какого черта, – ведь всякие лохи занимаются этим, и вроде бы ничего. К тому же во Вьетнаме я пробовал травку и кислоту и всегда оставался на высоте. Вся грязная хитрость в том и заключается, что какое-то время ты и в самом деле можешь управлять своим состоянием. А в один прекрасный день эта дрянь сбивает тебя с ног и проглатывает... Но теперь, я надеюсь, с этим покончено. Или будет покончено. Я прохожу групповую терапию и бываю на сеансах психоанализа. Это больно, Сэм. Все это очень больно, потому что заставляет тебя признать, какой слабак ты в действительности, но это и хорошо... Знаешь, куда я направился, когда впервые вышел из дому после того, как схлопотал пулю? Прямиком к Лупи, чтобы вернуть ему деньги. Никаких обид, Луп, хотя ты и пытался проделать у меня в животе вентиляцию. Чертова ты крыса!

Мне хотелось лишь обнять Фрэнни, и я обнял его. Обхватил руками этого уникума и сжал его от всей души. Он хотел было что-то сказать, но замолчал и тоже обнял меня. Когда мы отпустили друг друга, у обоих на глазах были слезы.

Смущенный, Фрэнни кашлянул и шмыгнул носом:

– В прежние дни я бы этого Лупи просто убил.

Мы прошлись по пустому дому, вспоминая молодые годы. Я произнес:

– Может быть, вот что происходит с нами после смерти: нас приносят туда, где мы при жизни провели больше всего времени, например в Крейнс-Вью или в дом Тиндалла. Но теперь он пустой и белый. Все твои воспоминания там, но мебели и прочего уже нет. И остаются только ты и пустые комнаты, полные призраков.

– Ты что, Конуэй Твитти? Тоже мне, фолк-сингер! Забудь об этом! Брось, Байер, лучше пошли отсюда и съедим по бифштексу. Нечего вгонять меня в депрессию. Я привез тебя сюда, чтобы начать новую главу в наших отношениях, а ты вместо этого...

– Развожу старомодную поэзию?

– Нет, просто сопли. Не надо.

По пути к выходу я остановился возле Паулининой стенной росписи, пощупал глубоко процарапанные буквы ее прозвища и сказал:

– Жаль, что я не знал ее. Чем дольше я работаю над книгой, тем больше мне ее не хватает. – Я оторвал руку от стены и непроизвольно поцеловал пальцы.

Фрэнни вынул из кармана фотографию. На ней был снят этот рисунок.

– Мне подумалось, ты захочешь его иметь. Давай окажем ей любезность – разыщем типа, который ее убил.

Когда мы вошли, в «Хижине Дика» было полно знакомых лиц. Ресторан выглядел точно так же, как в те годы, когда моя семья приезжала сюда поужинать. Оформленный в стиле деревянной хижины из круглых бревен, он весь оставался в пятидесятых годах, когда господствовали бифштексы и отбивные, «передайте соль» и «не желаете еще масла в печеную картошку?» Если бы вы попросили воды «Перье», вас бы запинали не сходя с места. Я обожал это заведение.

Я сел за столик к Эдварду Дюрану, Элу Сальвато (все такому же нервному, с бегающими глазами, поглощенному собой и своим посредственным, мелким успехом), Дону Мэрфи, мастеру издавать непристойные звуки на уроках, Мартине Дарнелл, в прошлом девушке моей мечты... Если бы не Дюран, я бы предался самой разнузданной ностальгии.

Первая часть ужина прошла за разговорами о старой шайке и за воспоминаниями о прошедших с тех пор годах. Это была оживленная интересная беседа, и временами я чувствовал себя столетним, а через мгновение – снова тринадцатилетним. Мартина рассказала, как в шестом классе учила Патрисию Пауэлл французским поцелуям, посасывая водопроводный кран. Сальвато пытался заинтересовать меня инвестициями в обувную фабрику где-то в Бангладеш. Мэрфи спрашивал, помню ли я, как он пускал ветры на уроке истории. Все говорили и смеялись, и мне вспоминалась строка из какого-то романа, однажды процитированная Вероникой: «Давным-давно было время, о котором некоторые говорят, что оно все еще продолжается».

Фрэнни переходил от стола к столу, после всех этих лет так и оставшись распорядителем церемоний. Все проверив, он убедился, что всем хватает закуски и заботы. Позже Магда сказала мне, что он полностью оплатил похороны, и это обошлось ему, наверное, в несколько тысяч.