Нарушенная клятва - Кэтрин Куксон

— А что, если окажется, что я не гожусь в первопроходцы?

* * *

Они снова были в пути. Снова их подбрасывало, толкало, бросало, а временами швыряло с одного конца сиденья на другой. Тилли держалась мужественно — теперь она находилась в карете одна с Кэти и ребенком, а Мэтью, обычно поддерживавший ее в таких случаях, ехал верхом вместе с Дугом Скоттом. Мужчины скакали то далеко впереди, то возвращались и ехали рядом с каретой, заглядывая в окно, кивая, смеясь и жестикулируя. Мэтью выглядел счастливым — таким, каким Тилли не видела его никогда. Это был совершенно другой человек. Мэтью казался неотъемлемой частью этой страны и другом ее жителей.

Когда карету не бросало в разные стороны, Тилли удавалось хоть немного рассмотреть местность, которая иногда была даже красивой: живописные склоны, тонкая линия реки вдали, однако с тех самых пор, как они покинули таверну, она нигде не заметила и признаков жилья.

А сама так называемая таверна оказалась ни чем иным, как длинным деревянным сараем. Деревянным было все: стены, пол, мебель. Доски обтесаны кое-как — ни о какой шлифовке, а уж тем более полировке и говорить не приходилось. Кровать представляла из себя деревянную платформу с четырьмя столбиками по углам, но, в отличие от настоящей кровати с колонками, на ней не было ни полога, ни хоть каких бы то ни было драпировок. Тем не менее, Тилли хорошо выспалась, а до этого еще и хорошо поужинала — еда была простая, но обильная.

То была их с Мэтью первая ночь, проведенная в настоящей постели; они любили друг друга, смеялись, и она уснула в его объятиях.

Проснувшись, она обнаружила, что мужа нет рядом, и увидела его уже полностью одетым, на улице, с другими мужчинами.

А еще она обнаружила, что его энергия поистине неистощима. Казалось, ему нужно постоянно бодрствовать и заниматься каким-нибудь делом. Только теперь она поняла, как истомился он от бездействия за время, проведенное дома.

Дома. Он называл этим словом то место, куда они направлялись. Когда она спросила его, далеко ли еще осталось, он ответил:

— Мы будем дома, самое позднее, завтра к вечеру.

Они уже останавливались дважды. Один раз в Хьюстоне, другой — в месте, называемом Хемпстед. Правда, была еще одна короткая остановка между Хьюстоном и Хемпстедом, где пересекалось несколько дорог. Там Мэтью, заставляя Тилли вглядываться вслед за своим указательным пальцем куда-то вдаль, называл: «Вон там, влево, подальше, Сан-Антонио, вправо Хантсвилл, а нам туда — как раз между ними». И постоянно упоминал какого-то Сэма Хьюстона. Река, вдоль которой они ехали, называлась Бразос. Мэтью пообещал, что когда-нибудь он сводит ее к Бразосским водопадам, где находилась фактория, и сообщил, что ей наверняка будет интересно посмотреть на индейцев, приносящих добытые ими шкуры и торгующихся при помощи знаков, которые он тут же и продемонстрировал.

Он рассказывал, а Тилли зачарованно смотрела на него. Он был хозяином, ступающим по своей собственной земле. Она видела, что он сам захвачен своим рассказом, что он говорит не столько для нее, сколько для самого себя — о чудесах этой земли, о ее прелести. С того самого момента, как Тилли вступила на эту землю, она открыла для себя еще одну, новую сторону характера своего мужа, и поняла, что на самом деле она знает о нем очень мало, если не сказать — ничего. И вдруг он показался ей таким чужим, непривычным, как и окружающая ее страна. Но одно было очевидно: он был своим в этой стране, был частью ее, как будто родился и вырос здесь, и он любил эту страну. Тилли также сделала вывод, что, за исключением Хьюстона, так называемые городки, в действительности почти деревни. К тому же, в Англии деревни были больше и уж явно выглядели солиднее, потому что дома в них были каменными и кирпичными.

В последней придорожной таверне, где они остановились, Тилли выслушала рассказ словоохотливого мистера Скотта о местах, названия которых, похоже, все начинались со слова «форт»: Форт-Уорт, Форт-Белнэп, Форт-Фантом-Хилл. А когда он начал было говорить о том, что все эти форты построены с целью держать в узде неких бродяг и попрошаек, она заметила, что остановился он лишь из-за знака, поданного ему Мэтью, который в этот момент повернулся к ней спиной.

Она уже знала, что форты защищали поселенцев от индейцев. Мэтью много рассказывал ей об их набегах, и она представляла себе, что все это происходило не здесь, а в какой-то иной, отдаленной части страны. Рейнджеры следили за тем, чтобы индейцы не пересекали установленной границы. Так объяснял ей Мэтью. Но это было странно, ведь с самого прибытия в Америку и знакомства с мистером Скоттом у нее возникло сильное подозрение, что слова Мэтью не совсем точны, что он чего-то недоговаривает, стараясь не напугать ее реальным положением вещей. Тилли уже предполагала, что, находясь в обществе мистера Скотта, она вскоре узнает, как все обстоит на самом деле.

С предыдущей остановки прошло не так уж много времени, и вот в Вашингтоне-на-Бразосе Тилли села за стол в доме, который был первым настоящим домом, увиденным ею в Америке. Он тоже был весь деревянный, но выстроен аккуратно и даже искусно. Этот дом принадлежал некому мистеру Рэнкину — небольшого роста, тщедушному человеку и его такой же маленькой, худенькой жене. У них было двое сыновей. Семья владела в городе мелочной лавкой, которой занимались только отец и старший сын. Младший был увлечен лошадьми. За обедом разговор шел главным образом о лошадях, особенно о мустангах.

Хотя мужчины были увлечены разговором, а хозяйка, казалось, внимательно слушала их, Тилли чувствовала, что все члены семьи незаметно наблюдают за ней, оценивая. Они встретили ее достаточно дружелюбно, хотя не столь горячо, как Мэтью. Правда, эта горячность выразилась только в рукопожатиях и хлопках по спине. Слов при этом почти не было.

Тилли никто ни о чем не спрашивал. Когда Мэтью объяснил, откуда взялся ребенок, все ограничились молчаливыми кивками. Присутствие же Кэти и вовсе не потребовало объяснения — где ребенок, там и нянька.

У Рэнкинов тоже была прислуга — гораздо более многочисленная, чем была бы в доме тех же размеров где-нибудь в Англии: один мексиканец прислуживал за столом, другой приносил еду из кухни, а во дворе, еще раньше, Тилли заметила трех рабов-негров.

Ей еще предстояло привыкнуть к тому факту, что люди, имеющие рабов, могут быть весьма милыми и симпатичными. Много лет назад жена священника рассказывала ей о рабах и о тех жестоких людях, которые владеют ими, однако она до сих пор не замечала никаких признаков жестокости. «Впрочем, — сказала себе Тилли, — я ведь едва успела ступить ногой на эту землю». И тут же, мысленно криво усмехаясь, подумала: «Да, ногой-то едва успела ступить, но спина и ягодицы болят так, словно уже не первый год трясутся по этим дорогам».

Находясь среди Рэнкинов, Тилли отметила также, что мужчины здесь либо говорят много, либо отмалчиваются: золотой середины у них не было — это точно.

По окончании обеда все уселись на веранде, чтобы полюбоваться великолепным закатом солнца, но Тилли стоило большого труда усидеть в своем деревянном кресле с решетчатой спинкой, ей не терпелось побежать в уборную, которая даже в этом доме представляла собой отдельную постройку в конце двора. Всю свою жизнь она видела плюющих мужчин. Дороги и мостовые в Шилдсе, Джарроу и Ньюкасле были буквально покрыты слюной. В бедных домах камины зачастую бывали изукрашены плевками, как татуировкой. Но слышать постоянные звонкие шлепки о стенки железной посудины, поставленной между креслами, было почти пыткой, особенно после сытного мясного обеда. А сейчас все трое Рэнкинов посасывали свои трубки, откашливались и плевали, так что вскоре эти звуки стали выстраиваться в голове Тилли в некую тошнотворную мелодию.