Опоздавшие - Хелен Кляйн Росс

Обмотанный простынями, он напоминал восставшего Лазаря в саване.

– Я знал, что ты меня не найдешь! – ликовал он. – Тебе Бидди подсказала, да?

Саре стало горько от собственной никчемности, заметной даже ребенку.

* * *

Мать ее не играла в прятки со своими детьми. Ей было некогда. Всё ее время уходило на взрослые дела, которые Сара очень хотела освоить: составить букет, украсить вышивкой подушки, заштопать носки, с помощью английской булавки вставить резинку в панталоны. Вот этому мать ее и учила. В том-то и состоит задача матери – обучить ребенка, привить ему навыки и дисциплину. Но Винсент-то – мальчик. А чему мать учила маленького Бонно? Помнилось только, как она, усадив его на колени, читала ему сказки из большой книги, до сих пор стоявшей на полке в комнате Винсента. А вот отец учил его обращаться с ножом и ружьем, ловить и чистить рыбу. Она, Сара, этого не умеет. Надо будет напомнить Эдмунду о его отцовских обязанностях.

* * *

Часто перед сном она читала Винсенту из большой семейной Библии, и обычно под звук ее голоса он засыпал. Это был ее любимый момент. Услышав его ровное дыхание, она пересаживалась из кресла на кровать, гладила его по щеке, трогала мочку уха и вдыхала его яблочный запах, наслаждаясь лишь теперь возникавшим чувством обладания.

Иногда Винсент просил ее рассказать сказки, которые слышал от Брайди: о гномах и королях, о селянах, заточенных в пещере дракона. Умение Брайди сплетать фантастические истории восхищало. Как она умудрялась их запомнить? Видимо, у нее свободнее голова, занятая лишь хозяйственными делами. А вот у Сары лекции, симпозиумы, беседы (только на этой неделе «Домашняя боеготовность» и «Заем свободы»), собрания в клубах (не только «Современных матерей», но еще книголюбов, в бридж-клубе и недавно созданном «Обществе помощи жертвам бедствий»), да еще надо запоминать имена новых членов, их адреса и статус в клубе и обществе. Однако ж надо иметь такое воображение! Иногда Сара подслушивала под дверью и прерывала повествование, если только сказка становилась чересчур слащавой или склоняла к суевериям.

Католицизм – сплошное суеверие. К счастью, ее семья отошла от религии, примитивность которой иногда просто била в глаза: давеча преподобный Биерверт мягко убедил католического пастора убрать из церковного двора дар прихожанина – огромную резную статую Христа с кровоточащими ранами.

* * *

Кое-что в Брайди не нравилось. Например, ее речь. Ирландский акцент стал как будто заметнее. Странно, правда? Однажды Винсент, уронив игрушку себе на ногу, воскликнул «Мать честная!», после чего Сара заставила его с мылом вымыть рот и записала Брайди на занятия по культуре речи. Она неустанно напоминала о важности упражнений для спины Винсента, дабы избежать искривления позвоночника. Сара не стала говорить, что прямая осанка – знак принадлежности к высшему обществу, куда Брайди дорога заказана.

Для своих лет Винсент был невысок. Однажды, возвращаясь домой, Сара увидела, как Брайди несет мальчика на закорках! Винсент обхватил ее руками за плечи, ногами – за талию. Они выглядели парочкой дикарей. Что скажут люди!

– Ты превратишь его в калеку! – крикнула Сара, поравнявшись с ними. Брайди, красная от натуги, покраснела еще больше и разжала руки, Винсент соскользнул с ее спины.

Сара поняла, что воспитание ребенка вдвоем напоминает супружество. Только теперь она исполняла роль мужа, который распоряжается деньгами, и, в случае разногласий, последнее слово остается за ним.

* * *

С тех пор как Винсент появился в доме, Саре часто снился один и тот же сон. Как будто они сидят на плетеном сиденье нью-йоркской подземки, она держит Винсента за руку. Едут в дамском вагоне, поскольку мальчику всего шесть лет. Вдруг что-то происходит, поезд тормозит, пассажиры кидаются к дверям. Толпа выносит их из вагона. И уже на платформе она понимает, что держит за руку не Винсента, а покойного брата, утонувшего много лет назад. У нее обрывается сердце, когда поезд резко отъезжает от станции. Винсент остался в вагоне, и она понимает, что больше никогда его не увидит. Она кричала и просыпалась от собственного крика. Иногда своим воплем будила Эдмунда. Муж гладил ее по голове и успокаивал – мол, ей привиделся кошмар.

Сон этот она никому не рассказывала. Не должно такое сниться матери, да еще так часто. Но на душе было скверно. Она не настоящая мать. Она самозванка.

* * *

Как большинство ее знакомых, Сара не была суфражисткой и не сочувствовала этому движению. Она считала, мужчины поступают честно, голосуя за то, что во благо их женам, матерям, сестрам и дочерям. И требование права голоса для себя означало недоверие к мужчинам в своем окружении. Мужчин, естественно, это огорчало. Женщины, участвовавшие в демонстрациях протеста и пикетах, полагали, что хотят улучшить свою жизнь, но вообще-то действовали себе во вред, разрушая мир в собственном доме.

– Говорят, в прошлый раз на Пятой авеню их собралось двадцать пять тысяч, – сказала Летси, подруга Сары, на заседании клуба «Двадцатый век».

Собрание проходило в ее гостиной, где дамы заготавливали в помощь фронту лоскуты на пошив бинтов. Во многих клубах были созданы ячейки Красного Креста. Президенту Вильсону пока что удавалось удержать Америку от вступления в войну. Однако молва утверждала, что это неизбежно.

– И у нас они провели демонстрацию, – сказала Лил, возясь с неподатливым лоскутом. Подумать только, ведь совсем недавно она и Сара ходили на курсы кройки и шитья, где шили себе приданое. – В газете пишут, они пикетировали ратушу и требовали, чтобы члены городской управы подписали их петицию.

– Не понимаю, чего они так усердствуют, – сказала Милли. – Ведь право голоса повлечет за собой призыв на военную службу.

Сара об этом не знала.

– То есть женщин пошлют на войну?

– И мистер Кэнфилд так говорит, – кивнула миссис Кэнфилд. – Назвался груздем, полезай в кузов.

Сара не могла представить себя с винтовкой. У нее рука не поднимется в кого-нибудь выстрелить, даже в ганса.

Но ведь на войне женщин могут убить, и что будет с их осиротевшими детьми?

– Я читала, кучка этаких осаждала Белый дом, – сказала Дакси, как всегда опоздавшая на собрание. – Они держали хамские плакаты и стали оскорблять президента Вильсона, показавшегося в воротах.

– Что за манеры! – Миссис Кэнфилд покачала головой и взялась за иголку, своим примером призывая других вернуться к рукоделию.

* * *

Через некоторое время в Хартфорде состоялся большой диспут по суфражизму. На каждой станции в поезде всё прибавлялось пассажиров женского пола. Сара и другие активистки из Веллингтона посчитали везением, что им удалось найти сидячие места. Лацканы их пальто украшали красные розы, отличавшие их от суфражисток с желтыми розами в петлицах. В Хартфорде они наняли извозчиков, которые отвезли их к зданию законодательного собрания. Оказалось, что в части зала, отведенной противникам суфражизма, все места уже заняты. Сара опешила, поняв, что ей и подругам придется сидеть среди суфражисток. Направляясь на их половину, она поглаживала лепестки красной розы, дабы привлечь внимание к своему статусу. Чтобы не стучать остриями зонтиков по натертому полу, депутация из Веллингтона перехватила их повыше и широким проходом добралась до ряда, где имелись свободные места. В величественном зале, отделанном деревянными панелями, уже держала речь миссис Панкхёрст, известная лондонская суфражистка: