Ладья темных странствий. Избранная проза - Борис Кудряков

Снег; триллиарды иголок выстлали музейную простыню на шарк тротуара, на цинк крыш; одинокие снежинки из тех что посмелее уносились к холмам на севере, спортсмены ладные любили там жизнь и себя и снега вор у воздушных ворот робок и кроток ленивый утренний воздух на скорости больше ста двухсот больше в километрах утоляя голод риска с гор лыжник; глаза своих закрывает повязка чудес мозговых скорость больше, в дерево, раскол неизвестных, лицо в ствол, скорость погасла, мысль же в разбег утаив и в листьехвойную крону сквозь просветы нитей древесных древа с вершины летела мысль несла к весне своё тело, снег залетал в форточку ложился на пластинку оркестра, вновь улетал, прилетал в это окно через год был виден газовый завод начинал пробуждаться, светало, немного, свет подкрадывался в контуры предметов, затем в полутона, в комнате, неизвестно где никому ничего никогда некогда лежал человек, шёпот, шёпот мягкий чудесный, умный шепот нового неизвестного никому ничего никогда да начало с «и», оно, это «и» есть приглашенье, не-о-пре-деленность и неопредельность в письме, добавление связка, рука, нить, замок или пальцы чужих неизвестных существ на глазах, на шее, указующих направляю…«и» это вакуум, он будет заполнен, позже, и когда стихнет, угаснет, уйдёт музыка, память? они вслед за тобой, забытая песня лишь мёртвая зыбь, зов бесконечен в мирах, распрощавшийся с действием с жизнью с понятием в нас, кто он звук что помог нам сдержать дать укрыть от всевидящих глаз раз познавших в мелодии лишь ход и прощанье но с кем? пейзаж манекенщик природы, птицы пусты они чей-то полет океан глубина или путь, долгое шествие на дно, вода к воде прикосновенье, она в воде, метафизика глаз, доказательство, озёра и звери предметы желаний, быть может виденья, толкуют о бездне, гонит в небе воздушные струи она унося утешенье, утешенье для призраков, которым никак не исчезнуть, и уход если он состоится лишь обман быть нам вечно в пути, в то время он издевался над со знанием законов, окружавшие свободные слова растворялись как прутик ускользали чем чаще испытывал себя любовнее становилось отношение к собственной боли, комичнее представлялась разлука с ней, праздник откапывал лёгкое сознание отделялось безболезненно и созерцало с глазами поднявшимися чёрное и безголосое тело праздновало заключительную оргию, мозг был единственным гостем, удары, рука, треск кожи, визг кровати, пух волос, пачка криков, вода, вода, сабля, труба, визг, надо, шёпот, надо, борьба выглядела неискренне призрак молчанье хватка за ноги головой в стену хохот цветы слезы обиды надо смех глаз долгожданное время, каникулы телесного единения, ещё бьётся сердце честный извозчик, вовсю пирует глупая печень, полон оптимизма мочевой пузырь, пока живёт всеми забытый спинной мозг трудяга уже отдыхает, скоро в путь, мозг радуется, ему и только ему предстоит закрыть занавес, белковая громада готовится к последнему писку просто готовится просто глаза неизвестно куда именно и конечно мозг скорбит со всем богатством придется стать грязью для небольшого сожаления, он спешит посмеяться над остальными, понимая гнусность смеха другие не знают, да и по какому праву заботиться? именно мозг теряет больше всех, в плохую компанию попал его друг спинной уже начал филонить, спешит отдохнуть, оставил без движения левую часть тела ему как и другим идиотам обещали продолжение, подальше от таких друзей, а глаза? они не смотрят на эту куклу, просящую до сих пор чего-то, глаза вылетели в форточку посмотреть на небо долгожданное тело билось в простынях в глазницах застрял пух много терпел ты от падали навязанной силой почему ты должен как и они стать говном вместе со случайными друзьями, совпаденье, трагическая оплошность, если бы знать раньше, есть же выражение сойти с ума, отойти, уйти, но поздно, ты попал в положение уходить последним если повезёт и не дезертируют глаза, хотелось бы увидеть последний миг, самый последний важный перрон, сейчас в тебе начинают проясняться затхлые уголки памяти, воспроизводя начало того, что уже, путь, из зоны обоняния сообщают, тогда, давным-давно был запах остывающего свинца, затем страшное долгое существительное, длившееся неизвестно сколько, в памяти всё стерлось, осталась неуверенность в том, что это был именно твой выход, но это позже, а до того…целое путешествие, вот неплохой кусочек, ты как-будто в лесу, ты толст, ломаешь ветви, стволы, и не идёшь, а летишь вскользь по кронам и по-над землей, в зависимости от погоды, огромно, студнеобразно, куча хвороста, чёрное, на чёрном фоне леса шёпотосмех, бряцанье кеглями, группа голосов, хотели сперва вытрясти из убежища, а потом достали лопаткой, которой оторвали две руки, осталось ещё две, это был период, леса не было, и ты носился по тамошним сферам девственником, не вспугнутый ни кислородом ни обязанностью, однажды ты услышал пульс и шуршание, так шуршат змеи, вылезая из старой шкуры, прослушивание, вынесенье приговора, ты ощущал через тонкую защиту плаценты огромную трубку и ухо в белом халате, удушье, сон подлетел к беззащитному предмету или к тому что было вместо него, хищно поглотил твоё спокойствие, впоследствии вновь обретённое в скачке по асбестовой плите ты содрогаясь и сожалея искренне и бесконечно понимал ужас происходящего.

Желанный стройный светло-коричневый тобою рожденный Ужас. Как ты несчастен. Немощен. Ты, Ужас, болен. Но и твоя болезнь не смертельна. Вернутся твои разноцветья, станут совершеннее. Ты всё время в работе, мой друг, в заботах. Измучен шумом, бессонницей, иллюозоном. Это и это не повод для Печали. Вы встретитесь. К тому же ты очень точен, мой единственный утешитель любимый. Ничто не разлучит нас; буду делиться последней коркой, возможностью. Буду на ночь читать стихи, оберегать сон, а когда заболеешь закрою рот, заглушу, постоянство не должно тревожно, быть, судьи. Читая всей семье на ночь сказки, оберегал сон и твой, сын, и твой, моя дочь, и твоей сестры, моя дочь; дочь моя! Сон был спокоен и твой… Мы ходили по саду, я читал, любимые, стихи. Если бы случилось бесплодие, всё равно читал бы, а когда захотел кричал чтением вслух. Ибо нельзя про себя отнимать у живых пищу, и жизнь. Да. Тебя, Жизнь, я приметил давно. Был тогда слеп, чтобы заговорить с тобой, но как-то случилось, что не прошёл мимо; и ты, болтушка, простушка, была подслеповата, как и вся моя неготовая семья, желающая покоя и определенности, кокотка.

Жизнь, у тебя в молодости были чистые глаза. Их я носил в медальоне и твоих волос прядь. До сих пор у меня сохранились дни нашей любви.

Ты радовалась моему обществу. Помнишь, конечно, как иногда мы забегали в кондитерскую. Кофе и пирожные. Кофе особенный, из каких-то складов, старых запасов; складов, покрытых мхом тёплым, живым, ковровым, упругим, шелковистым, когда касаешься другой ладонью, потому что одной трогаешь твои ресницы, Жизнь; ты опускаешь голову, тебе нравится кофе с пирожным, которое я не очень люблю, лишь делаю вид, что люблю, хотя любить люблю, и очень, всегда, когда это можно было сказать, и даже сейчас, тебе и тебе, Ужас, мой, как оказалось, более нежный друг и более верный, чем ты – простая девчонка… и даже сейчас, когда вы просите меня почитать о любви, тяжёлые дни.

А вы, дни, закутанные в пледы и шали, сидите с часами в зубах. Один (в белой шляпе) читает мой пульс. Какая бесцельность. Наношу удар. Пейзаж, сад, вода. Шляпа вылетела в окно. Поезд несётся в тупик, проводник раздаёт чай и бинокли. Тупик виден плохо. Ещё несколько… в километрах.