Глаз тигра. Не буди дьявола - Уилбур Смит

скорость, а теперь вложил ее и всю свою массу в удар ногой – тот пришелся человеку в живот, заставил его сложиться пополам и упасть на колени. Луч фонарика осветил лицо, и я увидел, что передо мною мой чесночный друг. Было весьма приятно облегчить себе побег: я наступил ему на плечо, воспользовался им в качестве трамплина и в один прыжок одолел половину трапа.

В лодыжку мне вцепились пальцы, но я отбрыкался и продолжил восхождение к палубе – нога еще на ступеньке, одна рука вцепилась в спасательный жилет, другая в медный поручень, – и в этот беспомощный миг дорогу перекрыла очередная темная фигура. Вдобавок ко всему ослепительно вспыхнул свет.

Передо мной стоял еще один старый приятель – с дубинкой, – и я прочел у него на лице дикарскую радость, когда он воздел оружие над головой. Избежать удара я мог лишь одним способом – выпустить поручень и свалиться обратно в полубак, кишевший разгневанными головорезами.

Я оглянулся и стал уже разжимать руку, когда за спиной у меня зашевелился обладатель «ругера»: неуверенно сел, поднял оружие, прицелился, стараясь совладать с качкой, и выстрелил в меня. Тяжелая пуля пронеслась возле уха, отчего у меня едва не порвалась барабанная перепонка, и ударила парня с дубинкой в центр груди, сбила его с ног и отшвырнула на палубу, где он, раскинув руки в стороны, повис на такелаже фок-мачты, всем видом напоминая бесхозное огородное пугало. Исполнив отчаянный рывок, я проследовал за ним на палубу и вскочил на ноги, по-прежнему сжимая в руке спасательный жилет.

Позади снова грохнул «ругер», и я услышал, как пуля расщепила козырек над люком. В три прыжка я оказался у релинга, сиганул за борт и отправился в головокружительный полет, на исходе которого плашмя врезался в черную воду, и созданная винтами «Мандрагоры» воронка подхватила меня и утянула в глубину.

Вода была ужасно холодная – казалось, она просачивается сквозь стенки легких и впивается ледяными пиками в костный мозг.

Наконец жилет помог мне вынырнуть на поверхность, и я стал лихорадочно озираться. Береговые огни, белые и очень яркие, подмигивали мне над черной водой. В фарватере рябило, и я покачивался на волнах – то вверх, то вниз.

«Мандрагора», по-праздничному усыпанная сияющими огнями, словно круизный лайнер, плавно скользила к черному вакууму открытого моря – все дальше от меня.

Кое-как я избавился от обуви и полупальто, после чего сумел просунуть руки в проймы спасательного жилета. Бросил еще один взгляд на «Мандрагору», она была уже в миле от меня, но вдруг начала разворачиваться, а с мостика ударил длинный белый луч прожектора, прощупал темноту и заплясал на черной поверхности моря.

Я тут же обернулся к земле, поискал и нашел рейдовый огонь английского бакена и соотнес его с маяком на острове Флэт-Холм. За несколько секунд сравнительное расположение огней слегка изменилось: отлив уносил меня на запад. Я повернулся и поплыл по течению.

Замедлив ход, «Мандрагора» ползла в мою сторону. Сверкнул луч прожектора, пытливо заскользил по воде, подбираясь все ближе.

Я изо всех сил помогал течению долгими боковыми гребками, стараясь не выбросить рук на поверхность, чтобы не взбить белой пены, и удерживаясь от перехода на кроль, пока ярко освещенная яхта подползала все ближе. Когда «Мандрагора» поравнялась со мной, луч прожектора обшаривал водную поверхность с другого борта.

Течение отнесло меня в сторону. Яхта отклонилась от фарватера, насколько это было возможно, и прошла в полутора сотнях ярдов, но я рассмотрел людей на мостике. В его огнях синий шелковый халат Мэнни Резника сиял бабочкиным крылом, и я слышал, как он сердито кричит, но слов не разобрал.

Луч тянулся ко мне словно длинный, белый, холодный палец обвинителя, четвертуя воду на тесные квадраты – вверх-вниз, влево-вправо, – и я неминуемо угодил бы в следующий проход. Прожектор уперся в ограничитель, начал разворачиваться, и я был прямо перед ним, но в то мгновение, когда луч нащупал меня, я скрылся за случайно нахлынувшей черной волной. Свет прошел поверху, рассеялся по гребню, пропустил меня и вернулся к неизменному поисковому шаблону.

Итак, мне удалось ускользнуть. «Мандрагора» возвращалась к устью Северна, а я покоился в жестких объятиях спасательного жилета, смотрел ей вслед, и меня подташнивало от облегчения – или то была реакция на насилие? В любом случае теперь я был свободен, и у меня оставался лишь один вопрос: сколько времени пройдет, прежде чем я умру от переохлаждения?

Глядя, как огни «Мандрагоры» уменьшаются в размерах и сливаются с усыпанным блестками задником побережья, я поплыл дальше.

Часы остались на полубаке, и я не знал, сколько потребовалось времени, чтобы конечности мои утратили всякую чувствительность. Старался не прекращать движения, но не понимал, слушаются ли меня руки и ноги.

Ко мне подкрадывалось чувство блаженного избавления. Огни берега померкли, меня окутало теплым и мягким белым облаком, и я подумал, что не так страшна смерть, как ее малюют, и хихикнул, промокший и беспомощный, держась на воде лишь за счет спасательного жилета.

Я с любопытством думал, почему отказало зрение – мне говорили, что обычно смерть приходит иначе, – и вдруг понял, что меня ослепил опустившийся с рассветом на воду морской туман. Утренний свет, однако, набирал силу, и я уже мог ясно проглянуть футов на двадцать в туманных завихрениях.

Закрыл глаза и уснул, а перед тем подумал, что эта моя мысль станет, наверное, последней в жизни, и снова хихикнул, а потом провалился во тьму.

Меня пробудили голоса в тумане, близкие и отчетливые, и восхитительный уэльский акцент вернул меня к жизни. Я попробовал закричать, и это далось мне весьма нелегко, но я все же сумел издать звук, похожий на вопль чайки.

В тумане проступили очертания старенькой лодки для ловли омаров: она дрейфовала по течению, а двое мужчин, перегнувшись через борт, сосредоточенно ставили ловушки.

Я снова крикнул по-чаечьи, и один из них поднял глаза – светло-голубые глаза на заскорузлом морщинистом лице под матерчатой кепкой. В гнилых прокуренных зубах мужчина зажал мундштук старой бриаровой трубки, и я запомнил этот образ на всю оставшуюся жизнь.

– Доброе утро, – проквакал я.

– Господь мой Иисус! – изрек омарщик из-за позеленевшего эбонитового мундштука.

Потом я сидел в крошечной рулевой рубке, укутавшись в замусоленное старое одеяло, потягивал пышущий жаром несладкий чай из кружки с надколотой эмалью и дрожал так, что кружка дергалась и подпрыгивала в моих сложенных лодочкой ладонях.

Кожа моя приобрела изысканный голубоватый оттенок, но кровообращение в конечностях восстанавливалось, причиняя мне невыразимые муки.