Багровый молот - Алекс Брандт

Ведьма стояла неподалеку, вглядываясь в переливающуюся, непроглядную тьму, нанизанную на острые ветви деревьев.

— Где мы? — сдавленно спросил Фёрнер, подойдя к ней ближе.

Но рыжеволосая ничего не ответила.

Между тем из-за темной массы деревьев стали появляться бледные человеческие фигуры. Одна за другой они выплывали из темноты и стягивались к центру площадки, словно дрожащие серые мотыльки, слетающиеся к ночному костру. Вот карлик, за которым волочится по земле драная пурпурная мантия. Рядом с ним — рыхлый козлоногий толстяк, ведущий под руку юную девушку с очень светлыми, будто сплетенными из серебряных нитей волосами. Со всех сторон, отовсюду к центру площадки выходили женщины, старики, молодые мужчины. Недалеко от Фёрнера приплясывала, кружась на одном месте, юная колдунья с гладкой оливковой кожей; в ее спутанных волосах сверкала алмазная диадема, в руке, между крепко сжатых пальцев, покоился тяжелый стеклянный шар. В двух шагах от нее какой-то голый старик с болтающимися дряблыми чреслами пристраивал на голове зубчатую митру.

Внезапно раздался оглушительный, невероятно громкий и гулкий звук — словно великан ростом с мачтовую сосну вдруг изо всех сил хлопнул в ладоши, — и в центре площадки, прямо из-под земли, вырос огромный столб пламени. Желто-черный, как перья иволги. Красный, как драконова кровь. Зеленый, как листья полночного папоротника, — огонь переливался всеми красками, всеми цветами. Он танцевал, он клонился долу и с силою распрямлялся, швырял в стороны ослепительно-белые искры, поливал светом чащу мертвых деревьев, выхватывая из темноты их уродливые, скрюченные ветви, на которых не было ни игл, ни листвы.

Шабаш ведьм начался. Все, кто был на поляне, визжали, кричали, раздирая безудержным воплем рты, трясли головами, закатывали глаза. Как по приказу невидимого церемониймейстера, все они поднялись в воздух и полетели вокруг костра, со свистом проносясь над землей, размахивая руками, гогоча, скидывая в пламя остатки одежды, швыряя туда все, что было у них в руках. Летели в огонь цветы белоснежных лилий и сияющие сталью клинки, цепи рыцарских орденов и перетянутые железными полосами тяжелые фолианты.

— Это великий, прекрасный костер, — с улыбкой шептала рыжеволосая ведьма. — Скоро он сойдет с этой вершины на землю, и вот тогда разгорится во всю свою мощь. Вглядись в его струи, милый. Видишь? Он запылает далеко отсюда, на берегу широкой реки. Он превратит в пыль камни и сожжет облака. И тридцать тысяч поленьев будут питать его силу!

Расхохотавшись, она со звоном хлопнула в ладоши, взлетела вверх и понеслась навстречу огню.

Фёрнер стоял посреди этого безумного вихря, сгорбившись, стуча зубами от холода. Мимо проносились черные тени, в которых не было ничего человеческого. Горные зубцы над мертвыми кронами деревьев как будто выросли, сделались больше и ближе, превращаясь в необъятные глыбы мрака, и ведьмы взирали на эти треугольные толстые глыбы с вожделением, преклонялись перед ними, трепетали их. Одна из них, взлетев к самой верхушке рвущегося огня, прокричала, и крик ее эхом зазвенел на каменных уступах неизвестной горы:

— Семь ликов зла! Придите же! Обратите взор на своих рабов и рабынь!

И колдовской, человеческий вихрь, что кольцом кружился вокруг переливающегося пламени, проревел, протрещал, пророкотал ей вслед:

— Придите! Придите же!!

Другая ведьма вылетела из огненного кольца и, до предела наполнив грудь пряным ночным воздухом, воскликнула:

— Славься, Люцифер, денница, сын зари!

И небо полыхнуло зарницей, и на миг в нем проступил гордый лик падшего ангела, с презрением глядящего в мир.

Третья ведьма вылетела вперед, выплеснув из себя подобострастные, алчущие слова:

— Правь миром, Маммона!

И серное облако поднялось над костром, разорвалось на части, и золотые кругляши со звоном посыпались на землю, превращаясь в червей и куски нечистот.

Фёрнеру вдруг показалось, что в огненно-рыжем вихре беснующихся ведьм вдруг мелькнуло лицо Катарины Хаан. Что это? Правда или дьявольское наваждение, насмешка, придуманная слугами зла? Жена канцлера не может находиться здесь, это невозможно — слишком велика и прочна защита стен Колдовского дома. Каждая клеточка, каждый угол этой тюрьмы окроплены святой водой, окурены освященными травами. Нет, невозможно… Катарина Хаан находится там, где ей следует быть, и никакие силы не помогут ей выбраться.

Позавчера ее впервые привели на допрос. Он сам при этом присутствовал — сидел, глядя на происходящее в камере через маленькое, прикрытое деревянной створкой окошко.

— Я знаю, каков порядок. — Голос женщины был сдавленным, словно ее шею сжимала веревочная петля. — Вы должны раздеть меня догола, осмотреть мое тело. Но я — жена канцлера. Из уважения к моему мужу, к имени моей семьи я прошу избавить меня от бесчестья.

Эрнст Фазольт участливо улыбнулся ей:

— Перед лицом суда не имеют значения ни имя, ни звание, госпожа Хаан.

— Я обращаюсь не к вам, сударь. — В голосе женщины звучало презрение. — Видеть вас — гнусность. Еще большая гнусность — разговаривать с вами. Я обращаюсь к господину викарию. Господин Фёрнер, я знаю, что вы слышите меня, что вы находитесь рядом. Я обращаюсь к вам. Если необходимо осмотреть мою кожу, пусть это сделает женщина. Если хотите подвергнуть меня пытке, оставьте хотя бы нательную рубашку. Вы же христианин…

Он не ответил ей. С нею следует поступить так, как и со всеми другими. Жена канцлера или дочь ярмарочного певца — перед законом они равны.

Между тем колдуньи летели все быстрее, и клубки желтого света срывались с их ногтей, и жгли растущие вокруг деревья, и плавили камни, и убивали птиц. Юноша с золотыми кудрями и лицом певчего летел верхом на раздутой сизой волынке, размахивая над головой белым хитоном, выкрикивая непристойности.

И вот четвертая ведьма поднялась вверх, сомкнула руки над головой и, выгнувшись всем телом, исторгла:

— Возьми же нас, Асмодей!

И ведьмы вторили ей: «Возьми, возьми!!» и, нагие, кружились в небе, как сорванные ноябрьским ветром листья, корчась от похоти, раскидывая руки в жадном призыве, и тела их дрожали. А огонь между тем поднимался все выше и выше, плясал, кланялся, переливался тусклой византийской парчой, пылающей мантией стекал в черное звездное небо.

— Вельзевул, Левиафан, Бельфегор! — падали и падали страшные имена, и с каждым новым именем неистовство ведьм делалось все сильнее. Глаза их выкатывались из орбит, рты были распахнуты криком, и в глубине этих ртов дрожали красно-синие языки. Их облик менялся ежесекундно. Сквозь бледную кожу прорастали черные вороньи перья, носы покрывались розовой чешуей. Мгновение — и летящие ведьмы превращались вдруг в грифов, сов и летучих мышей. Одна из колдуний с холодным, королевским лицом щелкнула длинными пальцами, и прямо под ней, на каменно-твердой земле из ничего появилась огромная морская рыба со вспоротым, отверстым брюхом. Перевернувшись вокруг себя, ведьма завизжала, и обрушилась сверху в мертвое чрево рыбы, и купалась в ее бледной, гниющей крови.