Испуг - Владимир Маканин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти ее игривые вопросы!.. Но слух наладился. И я теперь отвечал легко и впопад:
– Я люблю ночь. Вот и всё.
– Не очень понятно.
– Настоящий мужчина любит ночь.
Старикашка в эту минуту был явно собой и жизнью доволен.
Алка передала мне (из ладони в ладонь) еще один, полновесный стакан с вином. Для меня это винцо вкусно, замечательно, но… но легковато. (И явно дорогое. Не мое.) Ах, Алка, к чему такие траты? Бессмысленно дорогое!
– Вкусно?
– Еще бы! – Я причмокнул.
– Ну, хорошо… Дачу вы находите, как я поняла, интуицией. Пусть!.. Во тьме добираетесь до постели на ощупь… Я поняла… А как в дырявой башке (вы сами сказали) вы удерживаете имя женщины?
– А я не удерживаю.
– Как же так?
– Я припоминаю постепенно. Вот ты – Алка-Ал-лочка. Но допустим, имя твое я подзабыл… Как и всякий мужчина, начинаю ласку с женской груди – верно?
– Верно.
От непривычного винишка я, признаться, заболтался. В первые минуты чужеродного хмеля меня, увы, иногда заносит в пошлую болтовню. Знаю. (Потом я выравниваюсь.)
– Трогаю грудь… Потом плечи… И как бы случайно касаясь лица, задеваю твой нос… Понимаешь?.. Нос… Нос почти всегда узнаваем… Но и дальше найдется характерная пожива!.. Опять и опять трогаешь, опять прочитываешь грудь.
Винишко! Легкое-то оно легкое!.. Меня слегка несло. Вернее, я сам что-то нес. Весело было.
– Грудь, это обязательно. Это важно. Ласкаю. Вот – под моей рукой спинка… Сход женской спинки к пояснице незабываем… Поворачиваю тебя на животик… Дальше…
– Про дальше понятно… И почему все-таки вы решили, что я – некто Алка?
Я опешил.
– Как?
– А вот так.
Голос ее стал жестким.
В голове у меня что-то щелкнуло и совсем спуталось. Ошибка?.. Кто же со мной?.. Неужели вместо Алки приехала некто Зойка? – еще одна, вовсе не знакомая мне подружка Лидуси. О ней тоже были какие-то слова…
– Зойка, – нерешительно сказал-спросил я, что вообще говоря в середине ночи было просто глупо.
– И – не Зойка.
Я потерялся. Я даже сел в постели. Свесил ноги…
Я вдруг явственно услышал чужой голос. (Голос уже не скрывал себя в шепоток. Голос не прятался в тихую-тихую речь.) Мое ухо наконец-то вполне расслышало – и чужесть речи, и нарастающую враждебность.
Но на всякий случай я не дергаюсь. Я по-доброму смеюсь. Ну, ошибка. Уйду, если ошибся. Старики к неожиданностям жизни привычны. Конечно, уйду… Да хоть сразу!
Расставив руки, шарю в воздухе, в пустоте, во тьме. Где рубашка… Бывает! В жизни всё бывает… Главное – одеваться неспешно… Шарю… Нащупываю ногами обувь… А вот мои брюки-брючишки где-то там, на «Алкином» стуле…
Хмыкнув, она переходит на жесткое «ты»:
– Что?.. Не найдешь одежку?.. Поищи, поищи… Неужели так страшно быть в чужом месте голым?.. А то всё трогаю грудь… Ласкаю… Поворачиваю на спинку… – она неплохо передразнила мою интонацию. Но сурово. И как зло, зло!
Найдя брюки, но не отыскав рубашки, я нашариваю (машинально, молча) на стене выключатель:
– Что ты там потерял?.. Света же нет!
После долгой моей паузы я, все еще ошарашенный, произношу первые слова. Я вроде как посмеиваюсь:
– Да ладно… Я же знаю, что ты – Алка.
– Не Алка, мой дружок-петушок. Не Алка.
Но я продолжаю внешне дурашливую игру:
– Да я же чувствовал… Алка-Аллочка… Почувствовал твою грудь.
– Глупости! – Голос со злостью. – Ничего ты не почувствовал… Грудь как грудь.
– Но ведь неплохая.
Мы оба замолчали. В полной тьме.
Я тупо обдумывал – действительно голос другой… Ей не под тридцать, а побольше. Сороковник!.. Самый злобный возраст. Немеренные претензии к жизни. А доброты (доброты старения) еще не скопилось.
Ее телом я, конечно, обманулся. Но голос… Кто? Кто она все-таки? Чья это дача?!. И странно – для женщины в такой ситуации она слишком спокойна, почему?.. Лежит себе в постели. Полулежит…
– Вообще-то любопытно посмотреть – какой ты. – Она во тьме еще и усмехалась. – Зажечь, что ли, свечу…
– А зачем? – говорю я.
Ее холодное спокойствие мне не нравится все больше. Такое спокойствие тем сильнее может вдруг взорваться. Женщина в праведном гневе… В ярости!.. Увидит, что во тьме ее оттрахал старик.
Я делаю вид, что меня подхватило волной грошовой романтики.
– А зачем свеча?.. – повторил. – Давай так и разойдемся.
– Как это?
– Не зная друг друга… Были – и не были.
– Ишь как!.. Мягко стелешь, милый.
– Зато красиво.
Она подумала:
– А номер на даче? Ты же увидишь… Узнаешь…
– Нет номера на даче, нет на заборе… Я потому и ошибся… Ни луны. Ни фонаря. Ни номера…
– Это правда, – холодно припоминает она. – Номерок действительно вчера убрали.
Она еще и еще медлит. Почему?.. И как спокойна!.. И с тем же холодком, уже ничуть не церемонясь (и продолжая жестко давить на «ты»), она рассуждает:
– Но надо же тебя наказать.
– Это зачем?
– Надо.
Нашел на полу и уже надеваю рубашку. Застегиваю пуговицы.
– Уйду, уйду сейчас, – говорю несколько виновато.
– Навряд ли.
И крепким, уверенным голосом – из тьмы – она наконец раскрывает карты. Объясняет:
– Домработница ко мне… Приходит рано-рано. Местная ваша старуха… Михеевна… Скоро она придет.
– И что?
– А то, что прибирать ей сегодня особо нечего. И мусор выносить не придется. Другого мусора нет. Вот она тебя и вынесет. Она сильная…
– Что ж я сам не справлюсь?
– А ты спать будешь. Крепко спать… После того, что выпил.
И смеется:
– Тебя твое ворье разве что завтра подберет.
– А? Что? (Меня приняли за чужака-малаховца. За вора…)
– На улицу засранца. Выкинем!.. На дорогу с Михеевной тебя вынесем и положим… Лежи там!.. Чтоб каждая ночная машина тебя пугала до полусмерти! В штаны разок-другой наложишь. Храбрец говенный! Только с женщинами и храбры!
Меня пробил пот. И я пытался скрыть испуг за шуткой:
– Если по-темному бросить человека на дороге, это опасно. Колесом переехать могут.
– А это как лежать будешь. Это уж как Михеевна тебя положит… Я, конечно, лишнего снотворного тебе сыпанула. В вино… Но ведь испугалась во тьме… Страшно… Шаги у тебя, у вора, легкие-легкие. Не напряженные… Как у старика.