Последняя инстанция - Патрисия Корнуэлл

Вот Бергер перед камерой напоминает Шандонне, что он осведомлен о своих правах и дал согласие на дальнейший разговор, а я вдруг испытываю странное чувство осознания. Я — маленькая мушка, которая барахтается в паутине зла, окутывающей земной шар подобно параллелям и меридианам. Попытка меня убить стала для Шандонне лишь случайным эпизодом на пути к его глобальной задумке. Я была развлечением. И если он просчитал, что я буду смотреть запись его интервью, то опять же просто развлекался. Мне вдруг стало ясно: если бы дельце со мной выгорело, сейчас его интересовала бы другая потенциальная жертва, а я осталась бы в памяти не более чем кратким кровавым приключением, пережитой ночной поллюцией в рутине ненавистной жизни.

— Инспектор принес вам попить и поесть, сэр, верно? — Бергер спрашивает Шандонне.

— Да.

— Что именно вы ели?

— Гамбургер и пепси.

— И жареный картофель?

— Mais oui[20]. Картошку. — Похоже, беседа его забавляет.

— Итак, вам предоставили все, что нужно? — очередной вопрос.

— Да.

— Врач снял бинты и подобрал вам специальные очки. Вам удобно?

— Немного побаливает.

— Вам что-нибудь дали для снятия боли?

— Да, похоже на то. Две таблетки.

— И ничего больше? Никаких препаратов, которые могли бы затруднить мыслительный процесс?

— Нет, только это. — Глаза в черных очках устремлены на нее.

— Никто не принуждает вас со мной разговаривать, никто не давал вам никаких обещаний, верно? — Вижу из-за ее плеча, как она переворачивает страницу блокнота.

— Да.

— Сэр, не вынуждала ли я вас дать показания угрозой или обещаниями?

И в том же ключе: Бергер прорабатывает свидетеля по своему списку. Она делает все возможное, чтобы впоследствии, на суде, Шандонне не выставил ситуацию в таком свете, будто на допросе его запугивали, шантажировали или каким-либо образом ущемляли в правах. Он сидит в кресле прямо, сложив перед собой руки одна на другую, так что кажется, будто на столе перед ним лежит мохнатый комок; из коротких рукавов больничной робы свисают спутанные лохмы грязного кукурузного цвета. Вообще вся его анатомия — сплошная ненормальность. Сразу приходит на ум, как пустоголовые игривые парнишки из старых фильмов закапывают друг друга в песок, а потом рисуют глаза на макушке и раскладывают волосы наподобие бороды, или надевают солнцезащитные очки на затылок, или, согнувшись в три погибели, напяливают на колени ботинки и выхаживают будто карлики. Люди ради забавы изображают из себя уродливые карикатуры — так они понимают юмор. Только Шандонне отнюдь не смешон. И жалости не пробуждает. Чувствую, как где-то в глубине, под ровной гладью моей стоической физиономии мутит воду огромная акула — хищница-злоба.

— Давайте вернемся к тому вечеру, когда вы, по вашим словам, познакомились со Сьюзан Плесс, — говорит Бергер на видеокассете. — В «Люми». Ресторанчик на углу Семидесятой и Лексингтон?

— Да-да.

— Вы говорили, что вместе отужинали, а затем предложили ей зайти и выпить с вами шампанского. Сэр, вы осознаете, что описание человека, с которым в тот вечер ужинала Сьюзан, даже отдаленно не схоже с вашей внешностью?

— Не берусь судить.

— Вы же отдаете себе отчет, что из-за серьезного недуга, которым вы страдаете, ваша внешность сильно выделяется среди остальных, а потому трудно себе представить, как вас можно перепутать с человеком полностью в этом отношении нормальным. У вас гипертрихоз, правильно?

Шандонне прикрыл веки — едва различимо под темными очками, но я заметила. Бергер задела-таки за живое. На лице застыло напряженное выражение. Он снова начал разминать пальцы.

— Ведь так называется ваше заболевание? Или вы используете какой-то другой термин? — говорит ему Бергер.

— Я знаю, чем болен. — В голосе Шандонне сквозит напряжение.

— Вы страдаете им всю свою жизнь?

Он молча глядит на нее.

— Прошу вас отвечать на вопрос, сэр.

— Естественно. По-моему, и спрашивать глупо. Вы думаете, такие вещи подхватывают как грипп?

— Я хочу сказать, что вы не похожи на остальных людей, и мне, честно говоря, не ясно, как вас могли принять за гладко выбритого красавца. — Она умолкает. Хочет его спровоцировать. — За ухоженного человека в дорогом костюме. — Снова пауза. — Не вы ли несколько минут назад рассказывали, что практически вели жизнь бездомного человека? Как вы и этот человек из «Люми» могли оказаться одним лицом, сэр?

— На мне был черный костюм, рубашка и галстук. — Ненависть. Истинная личина Шандонне начинает просвечивать через непроходимую ложь подобно далекой холодной звезде. Я уже готова к тому, что он вот-вот выскочит из-за стола и схватит собеседницу за глотку или размажет ее лицом о стену, а никто не успеет и глазом моргнуть. Сижу затаив дыхание. Приходится себе напоминать, что Бергер рядом, в конференц-зале, жива и невредима. Уже четверг, вечер. Через четыре часа исполнится ровно пять дней с тех пор, как Жан-Батист силой проник в мой дом и попытался насмерть забить меня обрубочным молотком.

— Выпадали деньки, когда мое состояние было не столь плачевно, как сейчас. — Шандонне взял себя в руки. В тоне снова обходительность. — Обострения происходят на нервной почве. Я пребываю в таком напряжении... Все из-за них.

— Из-за кого «из-за них»?

— Американских ищеек, которые меня подставили. Как только я понял, что происходит, что меня пытаются выставить убийцей, я тут же пустился в бега. Стало, как никогда, плохо со здоровьем, и чем хуже становилось, тем старательнее я был вынужден прятаться. Я же не всегда так выглядел. — Теперь он не смотрит в камеру: взгляд под темными очками устремлен прямо на Бергер. — Когда мы со Сьюзан познакомились, я нисколько не походил на себя теперешнего. Получалось бриться. Находил работу от случая к случаю, на жизнь хватало, даже умудрялся неплохо выглядеть. Иногда мне перепадали деньги и одежда — брат помогал.

Бергер останавливает запись и лично для меня поясняет:

— Возможно то, что он сказал насчет стресса?

— Стресс вызывает рецидивы многих заболеваний, — отвечаю я. — Но этот человек никогда хорошо не выглядел. И пусть говорит что хочет.

— Вы упомянули Томаса. — На пленке Бергер возобновляет беседу. — Брат дарил вам одежду, деньги, может быть, еще что-нибудь?

— Да.

— Вы сказали, что в тот вечер в «Люми» на вас был черный костюм. От Томаса?

— Да. Он любил изысканно одеваться. Носил почти тот же размер.

— Итак, вы со Сьюзан поужинали. А дальше? Что произошло, когда вы завершили трапезу? Вы сами расплатились по счету?

— Конечно. Я все-таки воспитанный человек.