Русская Ницца - Сергей Нечаев

Уже из Алапаевска она в начале июня уехала в Екатеринбург хлопотать об освобождении мужа, но была арестована и отправлена в пермскую тюрьму. В тюрьме она узнала, что ее муж принял мученическую смерть 18 июля 1918 года, брошенный живым в шахту.

Саму Елену Петровну, сохранявшую сербское подданство, большевики лишить жизни не решились. Спасение княжны от безумцев-большевиков было чудесным: благодаря ходатайству норвежского посольства она смогла выехать в Швецию, а оттуда в Сербию, где ее родной брат Александр в 1921 году взошел на престол, став королем. Кстати сказать, Александр много помогал русским беженцам, и Сербия стала одним из крупнейших эмигрантских центров русского зарубежья.

Из Сербии Елена Петровна переехала на юг Франции. Она умерла в Ницце в 1972 году, а ее супруг, князь Иоанн, был канонизирован Русской православной церковью.

Глава тринадцатая Белая гвардия

Волна массовой эмиграции, последовавшая вслед за революцией и Гражданской войной, разными путями привела на Лазурный Берег Франции огромное количество офицеров Белой армии.

Через Турцию, Сербию и Болгарию настоящий поток офицеров-эмигрантов устремился во Францию. Постепенно туда переехали руководство Русского общевоинского союза (РОВС) и главные правления всех офицерских организаций. Однако во Франции большинство офицеров не имело возможности заняться умственным трудом, и многие работали чернорабочими, живя в ужасных условиях. К этому следует добавить и негативное отношение французов, чью психологию русские офицеры не усваивали, продолжая мыслить совершенно другими категориями и смотреть на свою нынешнюю судьбу как на временное явление. Они не состояли в профсоюзах, бойкотировали стачки, всегда выступали на стороне администрации. В результате некоторые прославленные генералы работали грузчиками на вокзалах, а, например, генералы Е. В. Масловский и А. В. Черякукин — на автомобильном заводе. Одним из самых распространенных занятий русских офицеров во Франции стало вождение такси. Французское общество относилось к русским офицерам совершенно равнодушно, не интересуясь их жизнью и судьбой.

Б. М. Носик в своей книге «Прогулки по Французской Ривьере» по этому поводу пишет:

«В Ницце уже полтора века нежно любят русских. Друг Жуковского московский почт-директор А. Булгаков еще в 1858 году записал в свой дневник: «Вяземский в восхищении от Ниццы. Там любят русских…» В 1850 году на полтыщи с лишним иностранцев в Ницце было только полсотни русских (а англичан чуть не две сотни). Зато в 1860 году (после визита императрицы) русских жило в Ницце уже 214 (на 367 англичан). В дальнейшем русских становилось все больше, и любили их все преданнее.

После февральской революции и октябрьского путча 1917 года любовь эта пошла сильно на убыль. Те русские, что бежали сюда от голода и террора, были намного беднее прежних и никак не могли споспешествовать процветанию города-курорта. К тому же они занимали рабочие места, которые могли пригодиться аборигенам. И вдобавок ко всему они были «белые» и «правые», а во Франции всегда больше любили «красных» и «левых».

В этом смысле потрясает мнение, высказанное К. К. Мельником, внуком лейб-медика Е. С. Боткина, расстрелянного в 1918 году большевиками вместе с царской семьей. Он родился в Ницце в семье белых эмигрантов и был советником генерала Шарля де Голля, курируя спецслужбы. Потом бывший разведчик стал издателем и писателем, и вот что он ответил на вопрос о том, легко ли русскому человеку жить во Франции:

«Если остаешься только русским, не интересуешься французскими делами — это легко. Даже замечательно. Я жил в русской среде до двадцати лет. Мы жили в русской колонии в Ницце, по-французски я вообще не говорил до семи лет, ходил в русский детский сад. Потом меня послали во французскую школу, ходил еще раз в неделю в русскую приходскую школу. Туда приходили бывшие преподаватели из России, преподавали историю, географию, русскую литературу. Потом были русские молодежные организации, «Витязи». По воскресеньям мы ходили в форме и носили русский флаг. Была даже военная подготовка. Бывшие офицеры нам объясняли, как стрелять из винтовки и как сечь шашкой…

Так продолжалось до войны. Мой отец работал на заводе. Все эти белогвардейцы не знали, что значит слово «забастовка». Они были идеальными рабочими. Какой-то капиталист около Гренобля подписал контракт с белогвардейской организацией, и все рабочие у него на заводе были бывшие офицеры, солдаты или казаки. Жили они военной колонией в замке этого капиталиста. Там была специальная комната, где хранились полковые знамена. А на спецовки денег не было, ходили работать в армейской форме, строем по улицам.

В 1943 году в Ницце стало совсем нечего есть, и нас, мальчишек, послали работать в деревню. Там жили казаки, они работали поденщиками у фермеров. Жили совершенно по-русски, ни одного француза там не было. Немцев, кстати, тоже не было. Этакая была казачья станица, Тихий Дон в департаменте Тарн-и-Гаронн. У меня было впечатление, что Франция — замечательная страна, где все позволено. Французы допускали, что русские живут своей собственной жизнью, ходят в церковь, а их дети пропускают школу в православные праздники.

Но все это было не так просто. Когда началась война с немцами, детям в школе раздали противогазы. Мне не дали, потому что я был иностранец — значит, мог спокойно умирать. Потом пришли немцы, попросили у французов списки людей для отправки на работу в Германию. Французы сразу же дали им списки русских. Мне было шестнадцать лет, меня не взяли. Но я понял, что к нам, русским, французы относятся как к чужим».

Как видим, положение русских людей, оказавшихся во Франции, было очень и очень непростым. Соответственно, и отношение белоэмигрантов к Франции было очень и очень неоднозначным. Вот что говорит об этом К. К. Мельник:

«Отношение эмигрантов к Франции стало видно во время войны, когда пришли немцы. Здесь эмиграция раскололась. Часть пошла сражаться за Францию. Борис Вильде, уроженец Петербурга, создал одну из первых организаций Сопротивления. Мой дальний родственник Чехов-Боткин сражался в Сопротивлении и погиб в 1944 году. Мичман французского флота Александр Васильев, мой друг и однокашник, освобождал город Тулон в августе 44-го, потом дослужился до адмирала. В правительстве де Голля в Лондоне тоже были русские, например генерал Румянцев. Прочие офицеры не могли выговорить его имя, называли его «Рум». А сам де Голль любил русскую литературу и легко запоминал славянские фамилии.

С другой стороны, многие русские офицеры пошли служить в немецкую армию. Об этом мало известно, но это нельзя забывать. Это были несчастные люди, рабочие, они жили в ужасных условиях. У них был выбор: умирать с голоду или идти к немцам. Деникин, например, отказался, но многие пошли. Некоторые офицеры попали на работу в гестапо. Кто-то стал эсэсовцем, воевал на русском фронте. Эти парни приезжали потом в Ниццу, приходили в нашу церковь в немецкой форме. Казалось, что все это должно очень плохо закончиться после войны: нашу церковь сожгут, их семьи поубивают. Я даже спросил тогда у отца: «А красное Сопротивление не зарежет белых офицеров?» Ничего не произошло. Приходили партизаны, мой отец давал им денег, немного еды, и все было в порядке. Немцы к отцу тоже приходили, звали в армию. Он ответил: я русский человек и надеюсь, что русские вас разгромят. От него отстали».