Как загасить звезду - Ольга Играева

Потом открылась еще одна причина потрясения и замешательства Абдулова — он ломал голову над тем, как сообщить о смерти Соловей в прессе. Весть о том, что журналистку восьмого телеканала, ведущую «Культурных новостей», зарезали в подворотне в проституточьем прикиде, давать в эфир было немыслимо. Конечно, шила в мешке не утаишь, долго скрывать обстоятельства смерти Соловей не удастся. Абдулов лучше других знал своих коллег-репортеров — все что угодно разнюхают и раскопают, а еще и напридумывают при этом с три короба, главное, чтоб интереснее было. Он может попробовать воззвать к их чувству профессиональной солидарности, но слишком на эту солидарность Абдулов не рассчитывал. Первое время ребята будут крепиться и помалкивать, а потом все равно кто-нибудь не удержится и даст утечку — вполне вероятно, анонимную… В журналистике, как и везде, дружба дружбой, а табачок врозь. Каждый репортер желает стать автором сенсации. Абдулову требовалось время, чтобы все обмозговать и придумать какую-то первоначальную пристойную версию событий — для публики, для зрителей, для Огульновского и Кремля, наконец! Пусть потом все раскроется, плевать. Первая версия крепче других застрянет у обывателя в мозгу, а все последующие станут лишь шлейфом слухов, сплетен, домыслов и спекуляций, которые сопровождают любое громкое — тем более трагическое — событие, любое известное имя.

Абдулов и Костов договорились, что пока — на день, на два, сколько можно потянуть — воздержатся давать информацию о смерти Соловей в прессу. В конце концов это случайность, что Костов узнал ее там же, при обнаружении на месте преступления. А так бы лежал бесхозный труп в морге, и менты с ног бы сейчас сбивались в попытках установить личность убитой… А все-таки странно, что Абдулов был так потрясен новостью о смерти Соловей, думал Костов. Когда убили Лосского, он держался лучше.

— А что, могли Алену Соловей на такое задание послать — сыграть роль проститутки для телесюжета? Влезть в шкуру живописуемого объекта? Так сказать, журналистское расследование, специальный репортаж. Ну там, «письмо позвало в дорогу»… — поинтересовался Костов у Марфы — ее давно пора было вывести из оцепенения.

— Мы не газета и не журнал — мы на сюжет без камеры не ездим, — ответила Марфа. — А вы видели на Дусе камеру? На такое Абдулов никого бы не послал — тем более свою сотрудницу, тем более Соловей. Что бы вы ни думали об Абдулове, а он соображает и умеет распознавать опасные ситуации. Он не авантюрист — в легкомыслии его не упрекнешь. Да вы знаете, что он ни одной репортерше ни разу не разрешил съездить в Чечню! А как некоторые просили, как давили ему на психику — и мужским шовинистом называли, и деспотом, и Кечину жаловались. Да я сама называла и жаловалась. Тоже ведь хочется выделиться, засветиться на главном событии, на «новости дня». На репортажах о моде сделаешь себе серьезное имя в журналистике? Не сделаешь. Фиг! У Абдулова зарок — он женщин в «горячие точки» не пускает, как бы они ни бесились! «Вам рожать!» — и весь разговор. А скажешь, мол, ребенок уже есть, ответит: «Тем более! Нечего детей сиротить!» А Соловей… Да в голову никому не пришло бы именно Дусю использовать в таком сюжете! Она… Она ханжа была, как мы считали. Ханжа с вечно поджатыми губками. Это так на нее не похоже…

— Почему она не насторожилась? — произнес Костов, обращаясь неизвестно к кому, когда он и Надежда на трясущемся милицейском «уазике» возвращались к себе в управление. — Нет, я, конечно, понимаю, что существует масса других увлекательных вопросов, на которые у нас нет ответа. Зачем Соловей вообще этим занималась? Как она там оказалась? Почему ее убили? Но я не понимаю, почему она не насторожилась, когда ее снял мужик со следами царапин на щеке. Не понимаю. Ведь она не дура.

— Шеф, — пожала плечами Надежда. — А откуда она могла узнать про царапины, которые заполучил убийца Лосского? Ведь мы эту информацию до поры не разглашали. Утечка произошла уже в связи с арестом Абдулова, а Соловей, видимо, к тому времени с головой ушла в это свое «хобби». Пропадала днями и ночами, к телефону не подходила, автоответчик не прослушивала, телевизор не смотрела. Она небось и знать не знала, что Абдулова в мочиловке заподозрили, что он в Бутырку на пару дней загремел… Я другого не пойму, — в свою очередь задалась вопросом Надежда. — Всю эту историю грехопадения… Я имею в виду похождения Соловей на панели. Если редакционного задания не было… Она что, так на булавки подрабатывала? Журналистка, телевизионщица. Как можно? Как не противно? Ведь девка не нуждалась, с голоду не подыхала, многодетной семьей не была обременена. Я понимаю, в моей родной деревне, где, кроме как обслужить проезжего дальнобойщика прямо у него в машине, другой работы для баб нет. У нас рядом трасса проходит. Там девки семьи содержат, родителям помогают, детей в люди выводят… Всю деревню автострада кормит. Их и не осуждает никто, потому что выживают, как могут. Таким, как Соловей, тысячи — да что там, сотни тысяч, если не миллионы по всей стране завидуют, сидя в своих зачуханных райцентрах и поселках городского типа. В «Останкино» работает, на экране появляется, верный кусок хлеба с маслом имеет… Душу бы продали, лишь бы на ее месте оказаться. А эта… леди с высшим образованием целый комод потаскушьими тряпками набила. Чего ей не хватало?

Костов молчал и думал о том, что никогда не догадаешься, кому чего в жизни не хватает. Его в отличие от Надежды хобби Соловей не возмущало, а озадачивало, настраивало на философский лад. Ему было жалко эту хитренькую Телянкину-Соловей — ни одна женщина не заслуживает такой смерти. Под забором, раскоряченная, в чужом грязном парике, под гримом, неузнаваемая, с выбеленным, как у гейши, лицом, залитая кровью… Говорят, любая женщина озабочена мыслью о том, как она будет выглядеть, испустив дух, нет ни одной равнодушной к этой теме. Все хотят на смертном одре впечатлить окружающих последней красотой или по крайней мере выглядеть прилично, благообразно, достойно.

Могла, конечно, и подрабатывать. Все говорят, что копеечку она считала, что стать знаменитой и богатой — это была ее заветная мечта. Соловей на ногах стояла крепко, и все твердят, что она настырная, пройдошистая, что добилась бы в своей телевизионной карьере многого — не мытьем, так катаньем. Она сама думала, что ей для счастья денег не хватает, а оказалось… Совсем другого ей не хватало. А как можно ее осуждать? А вдруг только так она и могла заинтересовать, подцепить мужика, привлечь к себе внимание? Коллеги говорят, что ни одного романа у Соловей не было на работе, ничего себе не позволяла. Не исключено, что все проще: не умела, не знала, как себе позволить, боялась неудачи, насмешки или огласки. А когда ты проститутка, для тебя действуют другие правила игры. Все просто — ты знаешь, чего хочет клиент и за сколько, он знает, на что ты готова. Без мужика не останешься. Имеешь столько мужиков, сколько захочешь, вернее, сколько сможешь выдюжить. И никаких любовных неудач и стрессов из-за ревности, пренебрежения или невнимательности возлюбленного. Закомплексованная… Она и из-за имени своего простонародного, неизящного страдала — Дуся Телянкина… Тем более рядом такая, как Алина Сохова, обольстительная и победоносная. Еще ни один психолог, ни один физиолог, ни один социолог на свете не объяснил, почему некоторые женщины — их много в мире — отдаются за деньги. В любом обществе — презренная, но везде востребованная профессия… Чего только не придумывали — и легализовывали проституцию, и запрещали, и закрывали на нее глаза, и облагали девушек налогом, и трудоустраивали, и профсоюз для них создавали… И дустом их, и рублем, и кнутом, и пряником. И все равно проституток не убывает — ни в благополучных странах, ни в нищенствующих. Где-то очень глубоко в натуре человеческой в равной мере у мужчин и женщин эта потребность в продажной любви сохраняется, сидит, и не вытравить ее пока ничем.