Леонард Коэн. Жизнь - Сильвия Симмонс

Тот факт, что последняя поэтическая книга Леонарда «Избранные стихотворения» получила в Америке популярность, только запутывал дело. Аннотация на суперобложке была обращена к поп/рок-аудитории, так как в ней упоминался альбом Леонарда и кавер-версии его песен, сделанные Джуди Коллинз, Баффи Сент-Мари и Ноэлем Харрисоном. Одновременно эта аннотация была обращена к представителям литературного андеграунда (им напомнили о скандальной репутации «Прекрасных неудачников»), к критикам и теоретикам литературы (Леонард назывался в ней современным миннезингером — так в средневековой Германии называли авторов-исполнителей куртуазных стихов и песен) и к тонко чувствующим читателям (эпитеты «эклектичные, ищущие, глубоко личные») [7].

Но в литературных кругах, особенно в Канаде, переход Леонарда к поп-культуре был воспринят недоброжелательно. Теперь он стал «знаменитостью», а это влекло за собой опасность, что, как писал Майкл Ондатже, «решающим фактором окажется наш интерес к Коэну, а не качество его текстов» [8]. По словам Ондатже, Коэн и Дилан — «публичные художники», которые в основном полагаются «на свою способность цинично относиться к своим эго и статусу святых поп-культуры, одновременно упрочивая их. Они умеют дурачить журналистов, которые выполняют роль их рупоров, и в то же время не изменяют своим принципам и производят на публику впечатление искренности». В этих словах есть резон, хотя журналисты зачастую прекрасно понимали суть игры и интерпретировали самого Леонарда как вымышленного персонажа, в то время как представители академии занимались толкованием его напечатанных слов. Слова Леонарда благодаря интересу публики к его альбому теперь продавались в невообразимых количествах. Это были цифры, типичные для рок-музыки, а не для поэзии. Тираж «Избранных стихотворений» составил двести тысяч экземпляров.

После короткого визита в Лондон Леонард вернулся в Нью-Йорк и снова поселился в отеле «Челси». Он занял номер 100 (который в будущем прославят Сид Вишес и Нэнси Спанджен), спрятал гитару в угол и поставил на стол пишущую машинку. На прикроватном столике поселились книги: «Майра Брекинридж» Гора Видала (этот роман, как и «Прекрасных неудачников», некоторые критики сочли порнографическим) и «Хасидские предания» Мартина Бубера (истории раввинов, ищущих просветления). Что же касалось этого конкретного потомка Аарона — Леонарда, то он начал посещать Церковь сайентологии.

Сайентология была новой религией, существовавшей на тот момент полтора десятка лет и основанной американским писателем-фантастом по имени Л.

Рон Хаббард. Некоторые внешние признаки роднили эту новую религию с религиями старыми, например восьмиконечный крест и наличие священных книг. Первая из этих книг, «Дианетика», являла собой талантливый коллаж из восточной мистики, фрейдизма и т. п. Она читалась как один из первых образцов новомодной популярной литературы по саморазвитию и расходилась соответствующими (огромными) тиражами. Её автор утверждал, что сможет исцелить неосознанный разум и заодно физические и психологические проблемы читателя, что в результате приведёт к освобождению от страдания и травм, к братству людей во всём мире, к прекращению войн и к слиянию человека с Вселенной. Неудивительно, что сайентология стала таким успешным бизнес-проектом в 1968 году, когда в Америке не было недостатка в психологически травмированных молодых людях, ищущих хоть какие-то ответы на свои вопросы. Это был год турбулентности и паранойи: убили Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди, в гетто были уличные беспорядки, в университетах — протестные акции, молодых американцев продолжали отправлять во Вьетнам, и они возвращались оттуда в гробах. Ни наркотики, ни традиционные религии не давали на всё это удовлетворительных ответов.

В соответствии с духом времени религия Хаббарда имела слоган — «Сайентология работает» и распространялась молодыми адептами, обращавшимися к другим юношам и девушкам прямо на улице. Опыт её основателя в сочинении научной фантастики тоже не прошёл даром: в сайентологии были инопланетяне, диковинные приборы и собственный язык. Как писал Хаббард, сильнейший импульс в человеке — потребность выжить, но выживанию людей угрожают инграммы — отпечатавшаяся в клетках тела память о физическом и психическом страдании, которая привязывает человека к его прошлому. Избавиться от инграмм можно при помощи процедуры одитинга, то есть анализируя свои прошлые травмы под надзором консультанта — одитора, причём клиента подключают к прибору под названием Е-метр, напоминающему пару консервных банок, снабжённых шкалой. Успешно пройдя процедуру одитинга, человек очищается и может подняться на следующую ступень развития — стать оперирующим тэтаном, живущим в свободном от страдания настоящем. Леонард решил, что сайентология, несмотря на всю эту чудотворную белиберду, обладает «очень хорошей информацией» [9], и записался на процедуру одитинга.

* * *

По ночам отель «Челси» оживал. Люди, которые редко покидали свои комнаты при свете дня, выходили и собирались вместе — часто в номере Гарри Смита. Смит был необычным человеком. Ему было сорок пять, но выглядел он эксцентричным стариком: белый как лунь, с взъерошенными волосами и бородой, с высоким лбом и в гигантских очках, под которыми его живые и умные глаза казались огромными, как под лупой. Он жил со своими птицами в тёмном и тесном номере без ванной комнаты на восьмом этаже. Комнатушка его была забита диковинными предметами: там были волшебные палочки, одежда индейцев-семинолов, украинские пасхальные яйца — писанки, флотилия бумажных самолётиков, эзотерические книги, редкие и необычные старые пластинки. В музыкальных кругах Смит был известен как составитель «Антологии американской фолк-музыки» — сборника записей старого, неприлизанного фолка, блюза и госпела из его коллекции на трёх двойных альбомах. Эта антология оказала огромное влияние на Дилана и на всё фолк-возрождение 1960-х. Смит не только изучал музыку — он был антропологом, специалистом по культуре американских индейцев и шаманизму, а также автором экспериментальных фильмов, блестящим рассказчиком и мистиком; он утверждал, что освоил искусство алхимии в том же возрасте, в котором Леонард занимался гипнозом. Неудивительно, что Леонарда к нему тянуло. Вместе с другими жителями отеля и просто зашедшими на огонёк писателями и знаменитыми музыкантами он ходил к Смиту и слушал его долгие, с кучей отступлений, монологи.

— Для нас Гарри был национальным памятником и насмешливым гуру, у которого даже Леонарду было чему поучиться, — говорит Тереза Коу, написавшая пьесу «Гарри Смит в «Челси». — Поэтому Леонард и приходил к нему. Гарри рассуждал на любые интеллектуальные, исторические и художественные темы, показывал свою живопись, делился своими последними злоключениями на кинематографическом поприще, сетовал на проблемы с деньгами, в туманных выражениях оскорблял присутствующих, пел песни Брехта и Вайля, Вуди или Арло Гатри… я никогда не слышала, чтобы он пел песни Леонарда Коэна. Мы общались с мудрецом, который временами бывал антигероем: это было такое развлечение, когда можно ожидать чего угодно, но на моей памяти никакого настоящего разврата там не бывало. Мы вели себя вполне прилично.

По воспоминаниям Коу, Леонард, который выделялся из всей компании своим элегантным видом, сидел тихо и говорил редко. Когда они познакомились в гостях у Смита, Коу была начинающей поэтессой и работала в андеграундной газете. Она вдохновила два стихотворения в его книге 1972 года «Энергия рабов» (The Energy of Slaves), «Тебя не сразу увидишь, Терез» и «Терез и Деанна». «Это было мимолётное увлечение, — говорит Коу, — и Леонард делал увлечение мимолётным при помощи своих провокационных замечаний». Она