Бумажный зверинец (сборник)  - Кен Лю

* * *

Мы с папой стояли по разные стороны больничной койки, на которой лежала мама. Ей еще не исполнилось сорока, однако выглядела она гораздо старше.

Долгие годы она отказывалась идти к врачу, так как боль внутри ее, как она говорила, не причиняла ни малейшего беспокойства. К тому времени, как «Скорая» увезла ее, рак распространился далеко за пределы возможного хирургического вмешательства.

Мы мысли блуждали далеко за пределами палаты. В университете проходил набор молодых специалистов, поэтому я уделял все внимание своему резюме, академической успеваемости и стратегическому построению предстоящих собеседований. Я размышлял, как лучше всего соврать корпоративным менеджерам по подбору персонала, чтобы они предложили купить меня подороже. Конечно, где-то глубоко внутри я понимал, что ужасно думать о таком, когда твоя мать при смерти. Но даже понимание этого никак не влияло на мои чувства.

Она была в сознании. Обеими руками папа держал ее левую руку. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в лоб. Когда он взглянул на меня, то показался особенно слабым и старым. Я понял, что знаю о папе едва ли больше, чем о маме.

Мама улыбнулась ему:

– Со мной все хорошо.

Она повернулась ко мне, все так же улыбаясь.

– Я знаю, тебе нужно обратно на учебу, – ее голос был очень слабым, едва слышимым за гулом всех подсоединенных к ней аппаратов. – Иди. Не волнуйся за меня. Ничего страшного. Просто учись хорошо.

Я дотянулся до ее руки, считая, что именно так и следовало поступить. Потому и почувствовал облегчение. Я уже думал о перелете обратно под теплое калифорнийское солнце.

Она что-то шепнула папе. Он кивнул и вышел из палаты.

– Джек… если… – Она закашлялась и некоторое время не могла ничего сказать. – Если я не выкарабкаюсь, но печалься и не переживай. Живи своей жизнью. Просто держи ту коробку на чердаке, неподалеку, и каждый год в Цинмин доставай ее и думай обо мне. Я всегда буду с тобой.

Цинмин был китайским праздником мертвых. Когда я был еще маленьким, каждый Цинмин мама писала письмо своим умершим в Китае родителям, рассказывая им все хорошие новости за прошедший год ее жизни в Америке. Она зачитывала мне это письмо вслух, и если я что-либо добавлял, она останавливалась и дописывала это в письме. Затем она складывала письмо в виде бумажного журавлика, оборачивалась к западу и отпускала его. Затем мы наблюдали, как журавлик махал хрупкими крыльями, отправляясь в свой долгий путь на запад, через Тихий океан, в Китай, к могилам семьи моей мамы.

Прошло уже много лет с тех пор как мы вместе отправили последнего журавля.

– Я ничего не знаю про китайский календарь, – сказал я. – Мама, ты просто отдыхай.

– Храни эту коробку и открывай ее время от времени. Просто открывай, – она снова начала кашлять.

– Все хорошо, мама, – я неловко коснулся ее руки.

– Хаизи, мама ай ни, – и снова кашель заглушил ее слова. Образ из далекого прошлого мелькнул в моей памяти: мама говорит ай и кладет свою руку на сердце.

– Хорошо, мама. Тебе лучше перестать разговаривать.

Вернулся папа, и я сказал, что мне нужно пораньше приехать в аэропорт, чтобы не опоздать на рейс.

Она умерла, когда мой самолет пролетал где-то над Невадой.

* * *

Папа стремительно состарился после того, как умерла мама. Дом был слишком большим для него, поэтому решено было его продать. Мы с подругой Сьюзен приехали помочь ему упаковать вещи и прибраться.

Сьюзен нашла на чердаке коробку из-под обуви. Бумажный зверинец, так долго пролежавший во тьме чердака, стал ломким, а яркие узоры оберточной бумаги выцвели.

– Я никогда не видела такого оригами, – сказал Сьюзен. – Твоя мама была потрясающим оформителем!

Бумажные звери не шевелились. Должно быть, то волшебство, которое оживляло их раньше, пропало вместе со смертью мамы. Или, возможно, я только представлял, что эти бумажные поделки когда-то были живыми. Не стоит доверять детским воспоминаниям.

* * *

Два года спустя после маминой смерти пришел апрель, и наступили первые выходные. Сьюзен уехала из города в одну из своих бесконечных поездок консультанта по управлению, а я сидел дома, лениво переключая телевизионные каналы.

Я остановился на документальном фильме об акулах. Внезапно в моем сознании всплыл образ маминых рук, сворачивающих фольгу, чтобы сделать для меня акулу, в то время как мы с Лаоху сидим рядом и смотрим.

Шелест. Я оторвал взгляд от телевизора и увидел ком оберточной бумаги и смятого скотча на полу рядом с книжным шкафом. Я подошел, чтобы поднять и выбросить его в мусорное ведро.

Ком бумаги качнулся, самостоятельно развернулся, и я с удивлением увидел Лаоху, о котором очень давно не вспоминал.

– Раврр-са.

Должно быть, мама склеила его после того, как я не смог его починить и бросил это дело.

Он был гораздо меньше, чем я помнил. Или, может, просто в то время мои ладони были совсем маленькими.

Сьюзен расставила бумажных животных по нашей квартире как декоративные украшения. Должно быть, она оставила Лаоху в каком-то темном углу, потому что он выглядел довольно потрепанным.

Я сел на пол и потянулся к тигру. Хвост Лаоху дернулся, и он игриво бросился на меня. Я засмеялся и погладил его по спине. Лаоху заурчал под моими пальцами.

– Как дела, дружище?

Лаоху перестал играть. Он запрыгнул с кошачьим изяществом мне на колени и начал разворачиваться по сгибам.

Теперь у меня на коленях лежал квадратный лист мятой оберточной бумаги тыльной стороной вверх. Он был плотно исписан китайскими иероглифами. Я так и не научился читать по-китайски, но знал иероглифы, обозначавшие слово сын. Они были выведены вверху, там, где обычно пишут адресата письма. Почерк был мамин: такой детский и неуклюжий.

Я подошел к компьютеру, чтобы выйти в Интернет. Сегодня был Цинмин.

* * *

Я взял это письмо с собой в город, где, как я знал, время от времени останавливаются китайские туристические автобусы. Я останавливал каждого туриста и спрашивал: «Нинь хуэй ду зенгвен ма»? Вы умеете читать по-китайски? Я не говорил по-китайски так долго, что сомневался, понимают ли они меня.

Молодая девушка согласилась помочь. Мы сели на скамейку, и она прочитала мне это письмо вслух. Язык, который я долгие годы пытался забыть, вернулся, и я чувствовал, как слова проникают в меня через кожу, через кости, тесным кольцом сдавливая мое сердце.

* * *

Сын,

мы долго не говорили. Ты так злишься, когда я касаюсь тебя, что теперь я просто боюсь. И я думаю, что, может быть, эта боль, которую я чувствую всё время, на самом деле – что-то очень серьезное.