Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни - Тереза Браун

– Нет, мы сами отведем ее в туалет, – говорит ее сестра. – Вы же идите и все подготовьте. – Она встает, а вслед за ней встает и ее муж.

– Вы уверены, что справитесь?

– Без проблем. У нас все получится. Ей просто нужно отправиться в операционную.

Я киваю. «Если понадоблюсь, вызывайте меня». Вернувшись к своему компьютеру, я вывожу на экран бланк, который мы заполняем обычно перед операцией. Снова ставить галочки и кликать мышкой.

Какие у пациента показатели жизненных функций? Есть ли у него аллергия? Есть ли история болезни, а также данные об осмотрах за последние три дня, и прикреплены ли они к ее медкарте? Были ли вещи пациента сложены в надежном месте? Последний вопрос кажется не таким уж и важным. В конце концов, Шейла может умереть прямо на операционном столе. Неужели так важно, что потом станет с ее одеждой? Даже посреди катастрофы не следует забывать о самых заурядных деталях. Это служит мне напоминанием о том, что жизнь продолжается, несмотря ни на что.

Один из самых странных случаев, произошедших со мной в больнице, также был связан с вещами пациента – вернее, с одной очень и очень личной вещью. В восемь утра, в самом начале смены я зашла в палату к пациентке – до этого момента я ни разу не встречалась ни с ней, ни с ее родными. Худая высокая женщина с очень короткой стрижкой протянула мне контейнер для зубных протезов с пластиковой крышкой на нем со словами: «Это не ее зубы!»

В больнице я всегда стараюсь сохранять терпение, однако порой все равно выхожу из себя, когда мне хамят, и это был один из таких случаев. Я нахмурила брови. «Это не ее зубы!» – повторила женщина, тыкая в меня контейнером для зубных протезов.

– Простите?

– Ее отправили вниз на КТ, а потом она вернулась в свою палату, и это не ее зубы!

Она повторила это уже в третий раз.

– А вы, простите, кто?

– Ее дочь.

Тут заговорила стоявшая с ней женщина, более плотная и не такая высокая: «Я тоже ее дочь, и это определенно не ее зубы!» Сразу после этого пришли с обходом врачи – их было шестеро. Я мало что узнала из отчета, однако, как только врачи начали обсуждать между собой пациента, стало ясно, что этой женщине за восемьдесят осталось недолго. Кроме того, она была в полубессознательном состоянии.

Так что я решила отложить мысли о ее зубных протезах подальше. Они вряд ли ей еще понадобятся. После этого я стала заниматься своими привычными делами, которых, по правде говоря, в тот день оказалось несколько больше, чем обычно: телефон не переставая звонил, то и дело возникали недопонимания, на разрешение которых уходило немало времени, я давала пациентам лекарства и, если уж быть совсем честной, занималась жизнями людей, которых еще можно было спасти.

Позже в тот день дочь умирающей пациентки разыскала меня, чтобы подробно описать, чем вставная челюсть в контейнере отличалась от протеза, который носила ее мать. Клыки были слишком длинными, а резцы слишком короткими – ну, или наоборот, я уже точно не помню. Я позвонила в кабинет компьютерной томографии и спросила, не забывал ли у них кто-нибудь вставную челюсть. Они отреагировали на этот вопрос так, словно я была сумасшедшей. Кроме того, этой пациентке томографию делали за день до этого, и персонал сегодня полностью сменился. Никто из присутствовавших тогда не видел пациентку, которой делали КТ в предыдущий день. Узнав об этом и поразмыслив над ситуацией, я задумалась о том, почему про перепутанные зубные протезы не спросили у дежурившей ночью медсестры. Возможно, к тому времени, когда пациентка вернулась к себе в палату после томографии, ее родные уже уехали домой.

Наконец, ближе к концу дежурства, у меня появилась возможность поговорить со старшей медсестрой смены, которая специально просила нас держать ее в курсе любых возникающих проблем. Она, в свою очередь, поговорила с главной медсестрой, ответственной за всю больницу. Ее рассуждения не помогли нам найти зубы, однако были довольно рациональными: «Ничего не понимаю, – сказала она. – У нас что, в отделении КТ стоит полка, где пациенты оставляют свои вставные зубы перед процедурой, которые персонал потом иногда путает местами и возвращает им чьи-то чужие?» В отделении КТ не имели ни малейшего понятия, как пациент мог вернуться к себе на этаж после снимка с чужой вставной челюстью. Зачем пациенту вообще могло понадобиться вынимать челюсть перед снимком? Более того, зачем вообще умирающему пациенту понадобилась КТ?

Я махнула рукой. Я сдалась. Я ушла домой. Моя смена закончилась, однако, когда я вспоминаю об этом случае теперь, мне стыдно из-за того, что я просто ушла, не разобравшись с проблемой. С другой стороны, однако, мне нечего было сказать этим женщинам по поводу зубного протеза их матери. Надеюсь, из-за нашего столь беззаботного отношения к зубным протезам ее дочери не решили, будто мы в целом наплевательски относились к их матери, в том числе и когда составляли сообщенный им мрачный прогноз. Медперсоналу больницы не до зубных протезов, когда у пациента нет практически никаких шансов выжить, однако его родные могут воспринимать подобные ситуации совершенно в другом ключе: если мы не в состоянии проследить за какими-то зубными протезами, то как вообще нам можно доверять здоровье человека?

Может быть и так, что они уцепились за вставную челюсть их матери, как за некий символ ее жизни. Это довольно распространенная реакция на известие о скорой гибели любимого человека. Боль, злость и скорбь фокусируются, подобно солнечным лучам в лупе, на какой-то совершенно неважной мелочи. «Это не ее зубы!» Жизни двух дочерей сконцентрировались на содержимом одного дешевого пластикового футляра для зубных протезов. Смерть матери – это тяжелейшая, безвозвратная утрата.

Я внимательно заполняю документ для Шейлы. Нет, у нее нет зубных протезов. Да, у нее есть очки, и она оставит их своей сестре. Нет, у нее нет ценных вещей, которые нужно было бы положить под замок. Да, ее сестра позаботится об ее одежде.

Наши пациенты подобны беженцам, гонимым с этажа на этаж, из палаты в палату с минимум пожитков. Я заканчиваю заполнять электронный документ и сохраняю его, после чего смотрю на часы: показатели жизнедеятельности! Совсем позабыла. Пулей в палату к мистеру Хэмптону: манжета тонометра, термометр, монитор пульсоксиметра. Он в норме – лучше просто некуда – и вместе с Трэйсом и Стивеном они продолжают свою оживленную беседу, на этот раз о ловле рыбы нахлыстом. Лично для меня рыбалка – самое скучное занятие на свете, однако они с таким энтузиазмом о ней говорят, что даже у меня появляется желание попробовать – вдруг это на самом деле так весело? Их необузданная энергия словно подпитывает меня, подобно тому как она, казалось бы, оживила мистера Хэмптона.

Я проверяю время на экране компьютера и понимаю, что опоздала с измерением на десять минут. Я вступаю сама с собой в привычные дебаты насчет того, записать ли мне нужное или фактическое время снятия показания, и в итоге записываю фактическое время.

«Он в порядке», – говорю я, внимательно изучив инфузионный насос капельницы и пластиковые трубки. Они прерывают свою беседу, чтобы вникнуть в сказанное мной, после чего возвращаются к своим забавным историям. Их самодостаточность меня вполне устраивает. Когда пациент так неожиданно идет на поправку, я только радуюсь тому, что никто во мне не нуждается.