Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева

Он в этот момент резал хлеб прямо на тарелке, поэтому взглянул на Алису лишь мельком. Но выражение ее лица разглядел.

Нож неловко елозил по фаянсу, соскальзывал, хлеб то и дело тоже соскальзывал с тарелки на стол.

Алиса вспомнила, как коротко и точно он прижимал обеими руками кнутовище к Маратову горлу, как угрожающе были при этом перекручены вены над его широкими пальцами, и ей стало немножко смешно от его теперешней неловкости.

– Я не очень удивленная, – улыбнулась она. – Но все-таки немножко.

– Чем?

– Тем, что твоя квартира как-то… ничего о тебе не говорит. Ты один, а она другая.

– Наверное, – пожал плечами он. – Я о ней не думал.

– Давай я нарежу хлеб, – предложила Алиса.

– Не надо. Ты лучше возьми вон тот плед и в него завернись. Там в середине есть дырка, в нее можно голову просунуть. И еще надень вон те носки. Тогда тебе будет тепло даже без водки.

Это был разумный совет. И не то что даже разумный, а какой-то очень живой. И плед, и носки оказались теплыми, как руки Тима. Когда он помогал Алисе снять дубленку в прихожей, то коснулся ладонями ее плеч, поэтому она знала, что руки у него теплые даже в мороз.

– Ты давно здесь живешь? – спросила она.

Тим наконец нарезал хлеб и придвинул к Алисе тарелку, на которой разместил его крупные куски со смешной тщательностью. И баночку с медом к ней придвинул, и белый, без рисунка, заварной чайник.

– Четыре года, – сказал он. – Как универ закончил, с тех пор и живу.

– Ты закончил университет? – удивилась Алиса. – Почему же ты работаешь конюхом?

И тут же спохватилась: ну как можно задавать такие бестактные вопросы! Сейчас он обидится и будет прав.

Но Тим не обиделся.

– Это долго объяснять, – улыбнулся он.

И только когда он произнес это слово – «долго», Алиса вспомнила, что не позже как через два часа должна быть в аэропорту, где уже находится ее багаж, а это означает, что не позже как через пятнадцать минут она должна выйти из этого дома.

Она вспомнила это и не поверила, что это в самом деле так. Ей казалось, она не должна уходить из этого дома совсем. А почему? Она не знала. Здесь не было ничего такого, что привязывает к себе человека с первого взгляда, здесь не было даже уюта…

Дело было только в человеке, который жил в этом доме как в чужом и крепко заваривал чай в простом белом чайнике.

– У тебя тень по лицу прошла, – сказал этот человек. – Как будто ты что-то плохое вспомнила. Ты сильно того психа испугалась, да?

– Нет, ничего, – покачала головой Алиса. – Расскажи про своих бандитов. Что у них случилось с конем?

– Они не то чтобы мои, – улыбнулся Тим. – Просто в какой-то момент у них возник ко мне интерес. Как раз из-за коня. Им понадобился именно тот, которого таким, как они, отдавать никак было нельзя. Ахалтекинец племенной, такой, знаешь… Вот Чехов говорил, что он любит в людях нервность и вежливость. А я в конях то же люблю. Ну а Бахтиер сама эта нервность-вежливость и есть. Это не очень понятно? – вдруг спохватился он.

Детское выражение в его глазах становилось тем отчетливее, чем тверже были интонации его голоса.

– Очень понятно, – возразила Алиса. – Ахалтекинцы ведь все такие. Только очень капризные. Двоюродный брат моего деда был… как это называется…

– Конезаводчиком? – подсказал Тим.

– Да! В Техасе. Я ездила к нему, когда была маленькая. У него откуда-то было два ахалтекинца. С ними было очень трудно, но все равно страшно интересно. Но что же ты сделал со своим Бахтиером?

– Бахтиер, к сожалению, не мой, а то и проблем бы не было. А сделал что… Да спрятал просто. Когда бандиты на него глаз положили. С мужиком одним договорился, из дальней деревни, и в сарай к нему поставил. И хозяину его – коня, в смысле, – позвонил. Он в Италию на год уехал, хозяин, а Бахтиера у нас в конюшне оставил, на мое личное попечение. Ну, приехал срочно, когда я позвонил. Коней он любит, не бандитам же лучшего отдавать.

– А бандитам, конечно, не слишком понравилась твоя инициативность, – улыбнулась Алиса. – И в ту ночь, когда мы познакомились, они как раз высказывали тебе свое недовольство. Это верно?

– Это верно, – засмеялся Тим. – Если бы не ты, они довели бы свое мнение до моего сознания с окончательной доходчивостью.

– А если бы не ты, меня сегодня убили бы, – в тон ему сказала Алиса. – Марат тоже был настроен очень решительно.

Она ожидала, что сейчас Тим, как всякий русский на его месте, обязательно спросит, кто такой Марат, в каких отношениях он находится с Алисой, почему хотел ее убить – ну, и так далее.

Тим ничего не спросил.

– Не уходи ты никуда, – сказал он. – И никто тебя не тронет.

Это было такое смешное, такое детское предложение, что в ответ на него следовало бы лишь расхохотаться. Но Тим высказал его так, что не поверить было невозможно.

Вопреки всему, что она до сих пор знала о жизни, в эту минуту Алиса знала совсем другое: если она никуда не уйдет от этого человека, то в ее жизни не будет ни опасностей, ни несправедливостей, ни даже тех мелких неправильностей, которые, как повилика дерево, душат человека в его обыденном существовании.

И тут она вдруг поняла, что знала это с самой первой встречи с ним, и знала в каждую связанную с ним минуту. Когда он оказался ночью в ее квартире и она увидела его залитое кровью лицо, когда он сказал про первую реальность, которая самое главное в жизни и есть, когда прижал кнутовищем Маратово горло, когда так неловко резал хлеб на тарелке…

«Он великий человек, – вдруг вспомнила Алиса. – Не из-за того, что он делает, а из-за того, кем является».

Она слышала эти слова от бабушки, когда та рассказывала про свой короткий роман с великим Юлом Бриннером, и запомнила навсегда.

Про Тима Алиса не знала, великий он человек или не великий, да это ее и не волновало. Но то, что он является кем-то необыкновенным, она знала наверняка. Хотя и не могла бы внятными словами объяснить, почему.

Она сидела с ногами на диване, куталась в плед, хотя ей давно уже было не холодно, а жарко, и смотрела на него так, словно увидела впервые.

Он сидел на стуле у стола, смотрел на нее яркими, как скол камня, глазами, и Алиса понимала, что он тоже, как она от него, не может оторвать от нее взгляда.

Он поднялся со стула, подошел к дивану и присел на корточки у Алисиных ног. Руки у него были даже не теплые, а просто горячие – Алиса через плед почувствовала их жар.

– У тебя глаза, как лампочки, – сказал он. – Ты смотришь, и мне хорошо.

– А у тебя руки, как костер, – сказала она.

– Больно?

– Нет. Хорошо.

Его ладони лежали на ее коленях. Это в самом деле было невозможно хорошо. Так хорошо ей не было никогда в жизни. Как странно!