Последний полицейский - Бен Уинтерс

Питер Зелл произвел оценку риска и ударился в авантюру несколькими месяцами раньше. Прошел весь цикл – любопытства, экспериментов, пристрастия и отказа от наркотика, – пока шансы росли день за днем. А Наоми, как многие другие, рискнула тогда, когда угроза была официально признана, когда шансы на столкновение разом подскочили до ста процентов. Миллионы людей по всему миру решились тогда воспарить выше спутников, да там и остаться. Наскребли кто что мог: таблетки, травку, шприц или украденные пузырьки с обезболивающим. Отъехали в розовый туман, отгородившись от ужаса, потому что «отдаленных последствий» опасаться уже не приходилось.

Я усилием воли переношусь в прошлое, за столик в «Сомерсет», беру Наоми за руку и прошу, чтобы она рассказала всю правду, рассказала о своих слабостях. Потому что мне все равно, я все равно ее полюблю. Я пойму.

Понял бы я?

Отец объяснял мне, что такое ирония. Здесь ирония в том, что в октябре, когда шансы еще были пятьдесят на пятьдесят, Наоми Эддс помогала Питеру Зеллу отделаться от дурной привычки. Да так хорошо помогла, что, когда официально объявили конец света, он справился, остался чист. А Наоми, давно страдавшая от зависимости, дурманившая себя по застарелому обыкновению, а не по холодному расчету… у Наоми сил не хватило.

И еще ирония в том, что в начале января не так просто было раздобыть наркотик, особенно того рода, в котором нуждалась Наоми. Новые законы, новые копы, резкий рост спроса, новые перебои в снабжении. Однако она знала к кому обратиться. Знала из ежевечерних разговоров с Питером о преследующем его искушении. Его старый приятель Джей-Ти все еще приторговывал, все еще у кого-то и как-то добывал морфин.

Вот она и пошла туда, в приземистый грязный дом на Боу-Бог-роуд. Стала покупать, стала принимать и никому не сказала, даже Питеру. Никому не сказала. Так что знали только Туссен и новый поставщик.

Вот он, этот поставщик, – и есть убийца.

В темноте, замерев в дверях моей комнаты, она чуть не сказала всю правду. Не только о своем пристрастии, но и о страховках, о фальшивых претензиях. «Я подумала, что могла бы помочь вам в расследовании». Если бы я встал с постели, взял ее за руки, поцеловал и потянул обратно, она была бы еще жива.

Если бы она вовсе не встретилась со мной, она была бы еще жива.

Я чувствую тяжесть пистолета в кобуре, но больше не вынимаю его. Он готов, заряжен. Я готов.

* * *

Моя «Импала» катит через гигантскую стоянку по черному квадрату асфальта. Время 9:23.

Остался один вопрос: зачем? Зачем люди вообще делают такие вещи? Зачем этот человек сделал это?

Я выхожу из машины и захожу в больницу. Мне надо задержать подозреваемого. И больше того, я должен узнать ответ.

В тесном вестибюле я прячусь за колонной, сутулясь, стараюсь стать ниже ростом, прячу перевязанное лицо за газетой, словно какой-нибудь шпион. Через несколько минут вижу, как убийца точно по расписанию входит, деловито шагает через зал. Он спешит, его в подвале ждет срочное дело.

Я прячусь в больничном вестибюле, нервно дрожа. Готовлюсь к действию.

Один мотив очевиден: деньги. Та самая причина, по которой люди крадут, потом продают запрещенные вещества и совершают убийство, чтобы скрыть преступление. Ради денег. Особенно теперь, при высоком спросе и низком предложении. Кривая роста цен на наркотики ползет вверх, и кое-кто готов рискнуть, кто-то решает нажить состояние.

Но что-то тут не вяжется. Не тот преступник, не то преступление. Не тот риск. Убийство, двойное убийство и дело хуже убийства – чего ради? За деньги? Риск тюремного заключения, казни, потери того немногого времени, что еще осталось? Только за деньги?

Я скоро узнаю все ответы. Я собираюсь спуститься вниз, сделать свою работу, и тогда все закончится. Эта мысль, что все закончится, – неизбежная, безрадостная, холодная – накатывает, и я крепче стискиваю газету. Убийца Питера, убийца Наоми заходит в лифт, а я, выждав несколько секунд, спускаюсь по лестнице.

* * *

Утро холодное. Хирургическая лампа не горит, в морге тускло и тихо, как внутри холодильника или в гробу. Я вступаю в ледяную тишину и успеваю увидеть, как Эрик Литтлджон обменивается рукопожатием с доктором Фентон, которая коротко, деловито кивает ему.

– Сэр.

– Доброе утро, доктор. Как я предупредил по телефону, к десяти я жду посетителя, а пока рад быть полезным.

– Конечно, – говорит Фэнтон, – спасибо.

Голос директора «Духовных услуг» звучит приглушенно и тактично, пристойно. Литтлджон источает дух респектабельности: золотистая бородка, умные глаза, красивый новый пиджак из светлой кожи, золотые часы.

Золотые часы… новый пиджак… Но деньги – не объяснение для всего, что он сделал, всех ужасов, что совершил. Я не могу поверить. Что бы там ни падало на нас с неба.

Я прижимаюсь к стене в дальнем углу, у самой двери, ведущей в коридор и к лифтам.

Литтлджон оборачивается и низко, уважительно склоняет голову перед констеблем Макконнелл, которой полагалось бы смотреть скорбно, согласно роли, а смотрит она раздраженно. Может, потому, что, следуя моим инструкциям, надела юбку и блузку, взяла в руки черную сумочку и хвостик на затылке распустила.

– Доброе утро, мэм, – приветствует ее убийца Питера Зелла. – Меня зовут Эрик. Доктор Фентон пригласила меня, как я понимаю, по вашей просьбе.

Макконнелл серьезно кивает и начинает сочиненную нами речь.

– Мой муж Дэйл взял и застрелился из старого охотничьего ружья, – говорит Макконнелл. – Не понимаю почему! То есть я понимаю, но я думала… – Тут она делает вид, что не в силах продолжать, голос ее дрожит и срывается. – Я думала, мы проведем остаток времени вместе, вместе до конца…

Вот так, очень впечатляет, констебль Макконнелл!

– Повреждение довольно серьезное, – говорит доктор Фентон, – поэтому мы с мисс Тэйлор решили, что ей легче будет впервые увидеть тело мужа в вашем присутствии.

– Конечно, – кивает он, – несомненно.

Я обшариваю его глазами с головы до ног, ищу выпуклость от спрятанного оружия. Если оружие при нем, то хорошо спрятано. Но я думаю, он безоружен.

Литтлджон озаряет Макконнелл лучами доброты, утешает, касается ее плеча и оборачивается к доктору Фентон.

– Где же, – деликатно, вполголоса спрашивает он, – сейчас муж миссис Тэйлор?

У меня поджимается живот. Я закрываю рот ладонью, сдерживаю дыхание, сдерживаю себя.

– Сюда, – отвечает Фентон.

Вот она, поворотная точка всего расследования! Литтлджон бережно направляет фальшивую вдову Макконнелл, а Фентон ведет их через комнату в мою сторону, к коридору.

– Мы положили тело, – объясняет доктор Фентон, – в бывшей часовне.

– Что?

Литтлджон спотыкается, в глазах загораются страх и смятение, а у меня сердце застревает в горле. Потому что я прав! Я так и знал, что прав, и все равно не могу поверить. Я всматриваюсь в него, представляю, как эти мягкие руки закручивали черный ремень на шее Питера Зелла, медленно затягивали. Представляю пистолет в его дрожащей руке, большие темные глаза Наоми.