Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава

В тот же вечер после ужина мне на санях доставили от него письмо. Он приглашал меня немедленно приехать к нему, воспользовавшись присланными санями. Наш путь лежал в Поречье. Временно исполняющий обязанности был одет в кимоно на вате, его лицо уже было багровым от выпитого. Обхаживали его три гейши. Среди них — Бабочка. Он с гордостью заявил, что признает мои доводы правильными и уже отдал распоряжение разработать план командировки. В префектуре было намечено общее совещание советов по лесному хозяйству, на котором он должен был присутствовать, и он предложил мне также принять в нём участие. Учитывая мои пожелания, в план командировки следовало включить посещение лесничеств, жилых домов лесников, дровяных складов. Назначенный сопровождать меня в командировке чиновник также, несмотря на сильную метель, вскоре прибыл в Поречье. Он много пил и голосисто пел песни. Временно исполняющий обязанности также оказался отменным певцом. Моя неумелость вызывала у них жалость. Я выпил на редкость много, но не мог опьянеть. Начальник, пресытившись пением, решил, по-видимому, просветить меня, как новичка, относительно положения дел в департаменте и начал рассказывать разные сплетни о сотрудниках. Из его болтовни я постепенно уяснил, что между работниками департамента существует вражда и что он пытается перетянуть меня на свою сторону.

В ту ночь, оставив своих упившихся собутыльников, я, точно спасаясь бегством, поспешил домой. Было уже около полуночи, метель стихла, безветренный морозец приятно пощипывал щёки. Переходя через мост, я налёг на перила, сунул пальцы в рот и изрыгнул в реку тяготившее меня спиртное. На противоположной стороне реки сказочно мерцали огоньки засыпанных снегом ресторанов.

— Не стоило вам так много пить!

У меня за спиной стояла Бабочка. Обслуживая гостей, она говорила на диалекте Акиты, но наедине со мной всегда переходила на правильный язык, и только интонация оставалась какой-то натянутой. Поскольку я был уверен, что нахожусь на мосту один (несмотря на все мои благие намерения, я, видимо, всё-таки был пьян), я вздрогнул от её слов и резко повернулся. Она, придерживая подол кимоно, стояла совсем близко, едва не касаясь меня. Я смутился, ощутив идущее от неё тонкое благоухание.

— Оставь меня в покое!

Она ничего не ответила. Я быстрыми шагами пошёл прочь, но, зацепившись за сугроб, едва не свалился. Она не отставала от меня. Мы дошли до тёмных ворот пансиона Огавы. Она остановилась, точно ждала от меня чего-то, заметно дрожа, но я, даже не попрощавшись с ней, захлопнул за собой створки ворот.

Эта командировка была единственной за всё время моей службы в департаменте лесного хозяйства Акиты, но сейчас я почти ничего не упомню. В дневнике не осталось никаких записей. После долгих поисков я обнаружил в одной из тетрадей черновик письма какому-то другу, которое помогло мне кое-что восстановить, но по большей части это нескончаемые жалобы на безрадостную жизнь человека, погребённого под северными снегами и ждущего прихода весны. Короче, письмо, написанное с одной целью — пробудить сочувствие.

Согласно этому письму, я под водительством приставленного ко мне чиновника, выехав из заваленного снегом городка Синдзё, собирался посетить лесничего в его казённой квартире, но попал в такую метель, что ничего не было видно окрест, и приходилось продвигаться чуть ли не на ощупь. В ту ночь я был вынужден вернуться и заночевать в Синдзё, но, отказавшись от выпивки, промёрз до мозга костей и полночи не мог уснуть. На следующий день неожиданно прояснилось, я посетил лесничество, но для этого мне пришлось пройти по узкому проходу, прорытому в высоченных сугробах. Здание лесничества также было наполовину занесено снегом, и только у южного окна какой-то работник разгребал снег, чтобы дать проход свету. Желая прочувствовать, каково исполнять служебные обязанности в погребённом под снегом помещении, я внимательно осмотрел рабочий кабинет, печку и даже туалет.

Помню, как тогда же, напялив сделанные из соломы снегоступы, я посетил дом лесничего в деревне под названием Каная. Не помню, в каком районе префектуры Ямагата она находится, но это была позабытая в снегах унылая деревушка, состоявшая из нескольких домиков, сгрудившихся у подножия пологой горы. Лесник в одиночку надзирал за огромным участком казённых лесов в пять тысяч гектаров, а также руководил всем, что относилось к лесопосадкам. Не могу забыть аккуратно развешенное на стене в подвале его маленького домика снаряжение лесника, которое он брал с собой, когда отправлялся на объезд казённого леса. Он объяснил, что в зависимости оттого, дождливый или снежный день, ему требуются разные инструменты. У молодого лесничего была похожая на девочку жена и, кажется, трёхлетняя дочь. Угощая меня, они выставили припасённое для торжественных случаев местное сакэ. Куда ни пойдёшь, всюду постоянно предлагали выпить! Жена лесничего достала бережно хранившийся горный папоротник вараби и приготовила его специально по случаю моего приезда. Не могу забыть его удивительно свежий зелёный цвет. Лесничий был человек молчаливый, но в то же время улыбчивый; чувствовалось, что в его доме царит скромное семейное счастье.

После этого я посетил лесной склад, но где это было — возле деревни Каная или у Синдзё, уже не помню. Дом сторожа напоминал избы, которые описываются в русских романах. Снег едва не доходил до крыши. Только перед маленьким окошком снег был расчищен, чтобы пропускать свет внутрь. Сторож, человек лет сорока-пятидесяти, с испитым старообразным лицом, жил в полном одиночестве; в тот день снег прекратил сыпать, сквозь облака пробились бледные лучи солнца, окно было открыто, и на нём висела клетка с канарейкой. Глядя на канарейку, я почувствовал, как у меня невольно оттаивает сердце.

(Месяца два назад я вдруг увидел во сне этот лесной склад. Когда я проснулся, и висящая на окне клетка с канарейкой, и добродушное лицо сторожа продолжали стоять у меня перед глазами. Однако я совершенно забыл о своём посещении лесного склада в Аките, поэтому забавы ради начал прикидывать; откуда всё это взялось? Может быть, пейзаж, описанный в каком-нибудь недавно прочитанном иностранном романе? Или воспоминание о том времени, когда я боролся с болезнью в заснеженной Швейцарии? Дивясь, я упрямо рылся в сундуке памяти, но так ничего и не вспомнил. И если бы сегодня я не обнаружил в старой тетради этот черновик письма, я бы так навсегда и остался в заблуждении, что это была шутка моей капризной музы…)

Отправляясь туда, где должно было открыться совещание, я по дороге остановился в довольно убогом курорте с горячими источниками под названием Хигасинэ. Там я встретился с временно исполнявшим обязанности начальника департамента. Он попал в буран и прибыл уже затемно. Пригласили гейш. Две молодые гейши в деревенских шароварах пришли, отряхивая снег. У них были мозолистые руки, пудра не держалась на щеках, скорее всего, это были крестьянские девушки, подрабатывавшие в зимнее время гейшами. Слушая их доморощенное пение, невозможно было удержаться от смеха.

Таким вот образом, на протяжении двух недель путешествуя и проводя исследования в заснеженной глуши, я на себе прочувствовал, какую отчаянную борьбу за существование приходится вести задавленным нуждой крестьянам в северных районах нашей страны (когда я работал в департаменте сельского хозяйства, то знал об этом из отчётов). Возвратившись в Акиту и поразмыслив в спокойной обстановке, я решил приложить все усилия к тому, чтобы, работая в департаменте лесного хозяйства, хоть как-то облегчить их участь. Короче, я вернулся из командировки окрылённый, пускай и смутной, но всё-таки надеждой. Особенно я приободрился после того, как, посовещавшись с временно исполняющим обязанности, добился разрешения открыть краткосрочные курсы для лесничих, получив возможность более тесно общаться с этими людьми.